Петербургские очерки - Пётр Владимирович Долгоруков

не ездить на площадь, «потому что там может дело дойти до пролития крови», на что Милорадович благородно отвечал, что место генерал-губернатора именно там, где есть опасность. Этот факт упомянут даже в постыдной книжке барона М. А. Корфа, который, отуманенный природным холопством, не понял всей многознаменательности этого разговора. За то, по одержании Николаем победы, Орлов один из первых умел выпросить себе награду; 25 декабря 1825 года он был пожалован графом. В кампанию 1828 года единственным подвигом его было то, что, переправляясь через Дунай, он упал в реку и чуть не утонул, вытащен был оттуда казаком. При заключении Адрианопольского мира он был одним из двух уполномоченных, но исполнял лишь волю фельдмаршала Дибича. Призванный в 1844 году заступить место графа Бенкендорфа в постыдном звании главного начальника всероссийской государственной помойной ямы, то есть III Отделения Собственной канцелярии, Орлов не только не удалил Дубельта, но еще предоставил этому мошеннику полную волю грабежа и притеснений. Последнее семилетие николаевщины было эпохой, тяжкое воспоминание о коей не умрет никогда в русской истории. Подобной эпохи Россия не видала, не говорим, со времени Павла, потому что Павел был хотя сумасшедший, но честный и благородный человек, а со времен бироновщины. С этим гнусным семилетием перейдут в историю имена Орлова и Дубельта, и потомство заклеймит позором память этих людей. Что же касается до Парижского конгресса, то хотя первым русским уполномоченным был Орлов, но главным деятелем со стороны России был второй русский уполномоченный, барон Бруннов, человек, не имеющий ни чести, ни совести, но умный, способный, необыкновенно хитрый и ловкий. В денежном отношении Орлов отличался не только баснословной скупостью, но и необыкновенной жадностью. Покупая дома в Петербурге, он упрашивал государя платить из казны за эти дома, то есть получал их даром, и потом продавал их казне на чистые деньги. Богатый сам по себе, богатый по жене, имея одного только сына, он не стыдился выпрашивать у государя то земли, то деньги…»

110

Дом А. Ф. Орлова. История покупки для нужд Министерства государственных имуществ дома, приобретенного за счет казны для князя А. Ф. Орлова, изложена в «Колоколе»[503]. Эпизод пожалования аренды М. И. Топильскому ценой предоставления места в Министерстве юстиции Леониду Михайловичу Муравьеву вызвал запрос «Колокола»[504]. История пожалования земли по ходатайству М. Н. Муравьева его сыну изложена в статье «Вешающий Муравьев».

111

Я. И. Ростовцев. «Человек с весьма добрым сердцем; очень любимый в частной жизни за свои личные качества, за свою обязательность, за свою вежливость, с умом весьма идеальным, он был одарен тончайшей хитростью. Искусный и ловкий царедворец, он сумел приобрести вполне личное расположение и доверие Александра Николаевича, и положение его было весьма блистательно, доколе не возникли в России политические вопросы. Когда эти вопросы возникли, когда России пришлось идти по стезе новой, хитрости и ловкости было уже недостаточно, необходимы были способности человека государственного, а этих способностей совершенно недоставало генералу Ростовцеву. Желая по своему доброму сердцу всем угодить и всем нравиться, он надеялся достигнуть невозможного: то есть заслужить репутацию либерала, не перессорясь со стародурами. На политическом поприще человек, желающий всем нравиться, неминуемо достигает до того, что со всеми перессорится. Так и случилось с генералом Ростовцевым. В последние месяцы его жизни приверженцами его остались лишь те люди, которые рассчитывали на его влияние при дворе для успеха своих личных видов. Эта совершенная неудача исполнила сердце его горестью. Настигнутый тяжкой болезнью (карбункулом), он быстро клонился к концу и умер, оставив по себе память человека доброго, но имевшего неосторожность принять на рамена свои бремя слишком для него тяжелое»[505].

112

Программа для губернских комитетов, изданная 21 апреля 1858 года, как руководство в их работе по крестьянскому вопросу была составлена Главным комитетом по крестьянскому делу. Она отражала пожелания реакционной помещичьей партии, стремившейся по мере возможности сохранить старый порядок и в лучшем случае соглашавшейся лишь на освобождение без земли. Автором программы, однако, был не Муравьев. Она — произведение самого Я. И. Ростовцева, в то время еще не перешедшего на сторону либералов или, точнее, писавшего по поручению М. П. Позена, одного из «самых горячих защитников различных учреждений крепостного права», по выражению проф. Иванюкова[506].

113

В 1860 году в № 81 «Колокола» от 15 сентября напечатана статья «Подвиги Муравьева-«вешателя» в Архангельской губернии»; в № 83 от 15 октября: «Разграбление крестьян Архангельской палатой государственных имуществ»; в приложении («Под суд!») к № 84 от 1 ноября: «Дело о разграблении крестьян Архангельской палатой государственных имуществ». Кроме того, в том же году в «Колоколе» появились две большие статьи, подвергающие критике деятельность Министерства государственных имуществ в целом: «Узаконение государственного разбоя» (№ 76 от 15 июля) и «По поводу «правил» Муравьева-Вешателя» (№ 80 от 1 сентября).

114

Паяц-мазурик — Наполеон III. С 1861 года Долгоруков занял враждебную позицию в отношении французского правительства. В июне этого года вышла в Лейпциге его брошюра «La question russo-polonaise et le budjet Russe», которая вызвала недовольство французских правящих кругов и была запрещена во Франции. Обвинительный приговор в январе 1862 года по иску графа С. М. Воронцова Долгоруков всецело приписал давлению со стороны французского правительства, желавшего угодить Петербургу, и с этого момента Долгоруков выступает в печати с резкими разоблачениями бонапартистского режима. «Всякий, посещавший Францию с 1852 года, — пишет он в № 10 «Листка» от 4 августа 1863 года, — хорошо знает, что такое ныне суды во Франции и что такое за правительство во Франции. Правительство это, захватившее власть клятвопреступлением, резней, изгнанием и ссылкой в Кайенну тех граждан, которые защищали свои законные права и свободу родины от насилия и от хищности клятвопреступника Бонапарта, правительство это держится страхом, подкупом и целой сетью мер, основанных на призыве к чувству подлости и низости… Итак, сейчас во Франции ни для кого нет настоящих и серьезных гарантий. Любой француз, любой иностранец одинаково может быть лишен собственности и свободы, и честь его может быть оскорблена: ни у кого нет никакого прибежища»[507]. Бонапартистскую Францию он неизменно называет «Западной Россией», желая этим подчеркнуть одинаковые методы управления в «империи царей» и в империи Наполеона. Слух о возможности союза России с Францией вызывает его негодующую статью в № 12 «Листка» (от 23 сентября 1863 г.): «Неужели справедлив слух о сближении