Призрак Проститутки - Норман Мейлер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На второй день я спросил Омэли: «Вы всегда вникаете во все детали после встречи сотрудника управления с русскими?»
Он улыбнулся, как бы говоря, что только такой идиот, как я, мог задать подобный вопрос. У меня было такое чувство, точно я сижу в кресле у зубного врача.
На третий день Ховард Хант пригласил меня в свой любимый ресторан «Эль Агила» на обед. Кислятина, сообщил он, вне себя из-за неточностей в досье Бориса. Они очень огорчились, получив мой отчет, где было сказано, что ему тридцать семь лет, — это же ставит под вопрос достоверность их досье о советском персонале. Теперь предстояло выяснить: является ли наш Борис тем, на кого у них досье, или кем-то другим?
«Следующий вопрос, — сказал Хант. — Хочет ли Борис перебежать к нам или же он хочет заловить тебя?»
«Практически он это уже сделал, — сказал я. — Ничем другим я больше не могу заниматься».
«Это пройдет, — сказал Хант. — Негативный отзыв из Берлина, возможно, заставляет немного поджаривать тебя, но просто держись позитивной стороны уравнения. Добейся перехода Бориса к нам, и все букеты будут положены к твоим ногам. — Он кивнул, — Но, приятель, в следующий раз будь более наблюдательным».
«Не все сходится, — сказал я. — Если Борис хочет перейти к нам, зачем ему меня обхаживать и ставить себя под угрозу?»
«Учитывая роман Жени с Варховым, Борис мог передумать. — Хант попробовал вино из только что открытой бутылки и сделал гримасу. — Joven, — сказал он официанту, — esta botella es sin vergüenza. Por favor, trae un otro con un corcho honesto[102]. Итак, исходная позиция: не все сходится. Зачем устанавливать с тобой дружбу? Что можешь им дать ты, Гарри Хаббард? Не слезай с этого. Думай об этом. Возможно, они считают, что ты способен им что-то дать».
«Это выше моего понимания, Ховард», — сказал я, и тут перед моим мысленным взором возникло лицо Шеви Фуэртеса. А не могли русские сообразить насчет ЛА/ВРОВИШНИ?
«Вернемся к основным фактам, — сказал Ховард. — Что нам известно наверняка? То, что Борис, будь то Мазаров первый или Мазаров второй, является сотрудником КГБ. В резидентуре Монтевидео он, несомненно, Номер Два после Вархова».
«Несомненно».
«Хойлихен и Фларрети тщательно изучили свои пленки и увидели приказную манеру обращения. Они могут документально подтвердить, кто чью задницу клюет. Вархов стоит выше советского посла и его штата. А Мазаров его Номер Два. Тем временем Номер Один трахает изо всех сил жену своего Номера Два, а Номер Два ищет дружбы с тобой».
«Я боюсь пикника, — сказал я. — Не самого пикника. А трех дней с Омэли, которые за ним последуют».
«Срежь с Мазарова пару кусочков настоящего мяса, и я сотру в порошок все тесты Халмара. Но постарайся избежать ничейных результатов».
Вот так меня вооружили, Киттредж, так вооружили. Позвонила Женя и спросила, будет ли Нэнси. Когда я сказал, что она все еще неважно себя чувствует, Женя, совсем как Борис, хмыкнула. Жени с нами тоже не будет.
И вот сегодня, в воскресенье утром, — а сейчас, когда я пишу вам, воскресный вечер, — мы с Борисом отправились за город. Он прихватил свои рыболовные снасти и еще кое-что, поскольку Женя не приготовила нам корзинки с едой. Я чувствовал себя выжатым как лимон и был рассеян — в таком же состоянии, по-моему, был и Борис. Мы почти не разговаривали. Проехав с полчаса, он открыл отделение для перчаток и протянул мне фляжку с виски, что при сложившихся обстоятельствах можно было только приветствовать. Под влиянием алкоголя мы обменялись двумя-тремя словами.
«Вы любите сельскую местность?» — спросил он.
«Не слишком».
Киттредж, это был мой всего лишь второй выезд за пределы Монтевидео. А я провел там почти полтора года! Даже сейчас не могу этому поверить — оказывается, я такой окопавшийся зверь! Когда я учился в Йеле, я ни разу не выезжал из Нью-Хейвена. Здесь весь мир для меня ограничен посольством, конспиративной квартирой, виллой Ханта в Карраско и моим дешевым номером в гостинице. Очевидно, то, чем я занимаюсь, так много для меня значит, что я просто не обращаю внимания, сколь ограниченны мои передвижения, — и так из месяца в месяц. За первые три дня моего пребывания здесь я увидел в городе больше, чем за все остальное время.
А за пределами Монтевидео мало на что можно посмотреть. Вдоль океана расположены третьесортные курорты, пытающиеся стать второсортными. Пыль штукатурки поднимается от недостроенных вилл, которые стоят вдоль дороги. Дальше от моря — слегка волнистые, поросшие травой долины, кое-где огороженные, и тогда там пасется скот, в общем, пейзаж довольно однообразный.
Мазаров внезапно нарушает молчание: «Quando el Creador llego al Uruguay, ha perdido la mitad de Su interes en la Creation»[103].
Мы рассмеялись. По-испански Мазаров говорит хуже, чем по-английски, но я от души смеюсь — частично от его акцента. А ведь и правда: Господь Бог, добравшись до Уругвая, действительно потерял половину своего интереса к сотворению мира.
«Тем не менее я люблю эту страну, — говорит Борис. — Она способствует внутреннему успокоению».
Я этого что-то не чувствую. Шоссе перешло в узкую, разбитую двухполосную дорогу, всю в ухабах и масляных пятнах от тяжелых грузовиков, и, когда мы останавливаемся возле кафе при заправочной станции поесть неистребимых гамбургеров и выпить местного cerveza[104], нас встречает запах прогорклого говяжьего жира и лука — такое заведение Порринджер называл «бордель, пропахший дорожными запахами».
Да, Мазарова здесь знают. Мы, видимо, находимся недалеко от места, где он ловит рыбу, и он, должно быть, часто останавливался тут. Мне приходит в голову мысль, не напоминают ли ему эти плохие дороги, этот плоский пейзаж, этот маленький придорожный кабачок его родину, и, словно мы подключены к одной и той же волне, он вдруг произносит после первого глотка пива: «Уругвай похож на уголок России. Трудноопределимый. Но мне нравится…»
«Почему?»
«Когда природа поражает, человек кажется таким маленьким. — И он приподнял кружку. — За Швейцарию!»
«А здесь вы чувствуете себя крупнее природы?»
«В хорошие дни — да. — Он внимательно на меня посмотрел. — Вы знаете уругвайцев?»
«Немногих». — Однако я тут же подумал про Шеви.
«Я тоже. — Он вздохнул и поднял кружку с пивом. — За уругвайцев».
«Почему бы и нет?»
Мы чокнулись. И молча принялись за еду. Мне приходит в голову, что Борис, возможно, находится под не меньшим стрессом, чем я. Я вспоминаю наставление Ханта: «Постарайся избежать ничейных результатов».
«Борис, — спрашиваю я, — к чему все это?»
«Увидим».
У меня такое чувство, будто мы снова сидим за шахматами. Не хочется ли ему почитать книжку в ожидании моего очередного осторожного хода?
«Разрешите уточнить, — говорит он. — Я знаю, кто вы, и вы знаете, кто я».
Вот теперь мне надо включать магнитофончик. Рычажок включения у меня в кармане брюк, и высвобождение левой руки (которая держит гамбургер) едва ли покажется Мазарову неуклюжим маневром, как кажется мне.
«Да, — говорю я, включив рычажок, — итак, вы утверждаете, что знаете, кто я, и что я знаю, кто вы».
Мой неприкрытый маневр вызывает у него улыбку.
«Природу наших занятий», — говорит он.
«И что это дает?»
«Перспективу продолжительных бесед. Это возможно?»
«Лишь в том случае, если мы доверяем друг другу».
«Наполовину уже будет достаточно для такого рода бесед».
«Почему вы выбрали именно меня?»
Он пожимает плечами.
«Потому что вы здесь».
«Да, я здесь».
«И выглядите человеком осторожным».
«Судя по всему, так оно и есть».
Он одним махом опустошает большую часть кружки.
«Я больше теряю, — говорит он, — чем вы».
«Ну, это, — говорю я, — зависит от того, чего вы хотите».
«Ничего не хочу».
«А вы не хотите перейти к нам?» — спрашиваю я.
«Вы что, сумасшедший или бестолочь?» — тихо произносит он в ответ.
Киттредж, я думаю о том, как это будет выглядеть, когда запись перепечатают с пленки. Текст ведь не передаст отсутствия чувства оскорбленного достоинства в его голосе. И наоборот, выставит всю мою неумелость.
