Иван Кондарев - Эмилиян Станев

— Да здравствует Болгария! На долгие годы!

— Да здравствует его величество! — ответил молодой офицер, торопясь отвести свою щеку от немытого рта адвоката.

— Ну что?.. Как? Благополучно? Все кончилось? Есть жертвы?

— Согласно донесениям, все вполне благополучно, господин капитан, — сказал подпоручик, сияя от гордости, и улыбнулся из-под своей стальной каски. — Вы назначены комендантом города. Поздравляю, господин капитан!

Кантарджиев поблагодарил и поинтересовался, каков состав нового правительства. Подпоручик не знал. Выпив залпом кофе и даже не почувствовав его вкуса, Кантарджиев плеснул в лицо водой, лишь бы считалось, что умылся, и, уже неспособный ничего понять из того, что ему говорили, ушел. По приказанию офицера один из солдат слез со своего коня и помог капитану запаса сесть на него.

Город еще спал, но то тут, то там слышалось покашливание рано встающих мужчин. В печках пекарен полыхало пламя; по улицам сновали патрули. Голубоватый свет июньского утра прогонял мрак — поблекшие звезды одна за другой гасли на синем небе.

В скверике перед околийским управлением цветы были истоптаны и толпились спешенные кавалеристы, у входа стоял пулемет. Поднявшись в сопровождении подпоручика по лестнице, Кантарджиев увидел в коридоре оружие, изъятое у жандармов. Сабли, карабины и пояса с патронташами были свалены в кучу прямо на пол. Перед помещениями жандармов караулили часовые.

Войдя в кабинет околийского начальника, где рядом с портретом царя все еще висел портрет Стамболийского, он увидел, что какой-то поручик вертит ручку телефонного аппарата.

— Прошу вас, господин капитан! — воскликнул тот, козырнув, и ухмыльнулся, заметив, как топорщатся сзади фалды кителя у Кантарджиева и как смешно он пыжится, стараясь придать своей фигуре военную выправку.

Кантарджиев еще по пути сюда задавал себе вопрос, что ему надлежит делать вообще и что в первую очередь, хотя все время чувствовал, как внимание его отвлекают мысли об ответственности, которую он принимает на себя; сообразил, что раз нет жандармов, то ему потребуются люди, и спросил, сколько солдат он будет иметь в своем распоряжении.

— Вам предоставлена моя рота, — сказал поручик и собрался выйти. — Если будет необходимость, потребуете дополнительные силы. Придется ведь произвести еще аресты…

— Имеются ли арестованные? Я обязательно должен быть осведомлен о том, что принимаю.

На красивом лице поручика, раскрасневшемся от ночной прохлады, появилась насмешливая улыбка.

— То, что окажется в наличии, господин капитан, — сказал он, поправляя саблю. — Сейчас не время для формальностей. Жандармы находятся под стражей в тюрьме, а гражданские лица — тут, в жандармерии. Только околийскому начальнику удалось скрыться. Всю ночь он играл в карты с вашими людьми в каком-то доме и потому улизнул. Должно быть, ему помогли…

Оставшись один в кабинете, где на письменном столе горела лампа, Кантарджиев позвонил полковнику Викилову, доложил, что принял вверенный ему пост, и попросил инструкций.

— Свяжитесь с общинами и замените всех сельских кметов вашими людьми. Займитесь розыском околийского начальника, арестуйте депутата Тончоолу и того, второго… Какие вам еще инструкции? Я вас назначил на этот пост, полагая, что вы сами знаете, что надо делать, — сказал полковник.

Кантарджиев сконфузился, потом поразмыслил и решил соблюдать осторожность, чтобы не нести ответственности и завершить все по возможности мирно, без каких — либо инцидентов. Он открыл ящик стола и вытащил оттуда разную переписку.

По лестнице топали солдатские сапоги, доносилось бряцанье оружия. Позади околийского управления, на заднем дворе, время от времени раздавалось ржание кавалерийских лошадей. Рассвело, но город был тих, даже церковные колокола еще не звонили к заутрене.

Кантарджиев вспомнил, что среди арестованных жандармов есть и те, что служили при прежнем режиме, его старые знакомые и клиенты, интересы которых он защищал, и сообразил, что может их освободить и вернуть к исполнению обязанностей. Они его хоть чем-нибудь да отблагодарят. Но и для этого еще не настало время… Главное сейчас — это взять во всей околии власть в свои руки; отстранить сельских старост и на их место назначить комиссии из трех членов — сторонников блока. Он сразу же схватился за телефон. На телеграфно-почтовой станции, где в аппаратной все еще находился офицер, «ухаживавший» за вдовушкой-телефонисткой, и без него знали свое дело и уже пытались наладить связь со всеми селами. Когда Кантарджиев позвонил, его попросили подождать. Немного погодя в трубке отозвался сонный и хриплый голос.

— Позовите старосту! — попросил Кантарджиев.

— Его тут нет, — донеслось по проводу. — Кто его вызывает?

— Комендант города К. Образовано новое правительство. Он обязан сдать общину.

— Кто, кто говорит?

— Комендант города К. Слышишь, пусть немедленно явится! Ну и тупица! — воскликнул Кантарджиев, поскольку тот положил трубку.

Телефон начал звонить все чаще. Адъютант спрашивал из штаба полка, закончены ли аресты. Звонили из Тырнова, вызывали поручика или приказывали что-то. В кабинет входили офицеры, докладывали, какие меры приняты в городе. Кто-то из них спросил, надо ли арестовать бывшего околийского начальника. Кантарджиев ответил утвердительно, и через полчаса перепуганный, побелевший Хатипов с поднятым воротником белого пиджака, с бессмысленной, льстивой улыбкой был доставлен под конвоем двух солдат. Затем начались бесконечные разговоры с сельскими старостами. Кантарджиев диктовал имена членов блока, которым следовало принять общины, убеждал, угрожал. В восточной части околии дела шли сравнительно хорошо, большинство сельских старост готовы были примириться, но в крупных селах на западе, с которыми он успел связаться, местные власти требовали объяснения, увиливали или отключали телефон.

Взошло солнце, и на стене за письменным столом появилось розовое пятно, оно начало расти и шириться; лампа продолжала гореть, и Кантарджиеву казалось, что все на свете перепуталось. Снова позвонили из штаба, чтобы продиктовать телеграмму военного министра Муравиева, в которой он приказывал окружным начальникам передать власть военным. Кантарджиев успокоился и сразу же велел огласить эту телеграмму. Но тут опять позвонил телефон. Он поднял трубку и услышал чей-то задыхающийся от ярости голос, сыпавший отборную брань.

— Кто это? Кто говорит? — спросил Кантарджиев.

— А ты кто такой, кто ты есть?

— Я комендант города. Кто говорит?

— Ах ты сволочь, подонок, убирайся-ка прочь поскорее! Звать-то тебя как? С живых шкуру спустим, блокари проклятые, черная банда! Разбойники! Шелудивые псы!

Кантарджиев пытался быть терпеливым и хладнокровно сносил все эти ругательства и угрозы. Но говоривший на противоположном конце провода, не желая слушать объяснений, вскоре повесил трубку. Офицер с телеграфно — почтовой станции сообщил, что у телефона был сам околи йс кий начальник и что в селах западной части околии что-то происходит, потому что там и слушать не хотят о телеграмме Муравиева, а только ругаются и грозятся.

«Теперь уже сам черт не разберет, что происходит», — подумал Кантарджиев. Прежние благоразумные намерения завершить все тактично, без излишних эмоций и страстей, «чтоб не раздражать мужичье», сменились страхом, злобой и гневом. Он поднял трубку, чтобы сообщить в гарнизон о непокорных селах. Но, подумав еще раз, стоит ли так спешить, успокоил себя тем, что в конце концов земледельческие старосты перестанут брыкаться, как только поймут, что правительство Стамболийского свергнуто, и положил трубку. В это время на лестнице послышался сильный топот. Чей-то взволнованный голос что-то прокричал солдату, стоящему в коридоре, и прежде чем Кантарджиев сообразил, в чем дело, в кабинет к нему ввалился бывший городской глава Мицо Гуцов.

— Сава, Христос воскресе! На долгие годы! — воскликнул Гуцов, едва перешагнув порог.

Кантарджиев не успел даже подняться из-за стола, как Гуцов схватил его в объятия, сбив при этом фуражку, и, причмокивая, расцеловал его. Увидев выпученные, совсем обезумевшие, желтые, как у козла, глаза Гуцова, его сбитый на сторону галстук, расстегнутый воротник рубахи и ощутив тискавшие его сильные руки, Кантарджиев почувствовал вдруг отвращение и неприязнь к своему близкому приятелю и единомышленнику.

— Поздравляю тебя с назначением на комендантский пост! — торопливо заговорил Гуцов. — Почему ты не разбудил меня? Прикажи отпереть внизу мой кабинет, я поговорю с общинами… Где арестованные? Где Динов? Всех захватили?

— Они все тут, в полицейском участке. Я их и сам еще не видел.

Гуцов молча кинулся в коридор. Кантарджиев выскочил следом за ним. Часовой перед дверью полицейского помещения растерянно поглядел на коменданта и, поскольку не мог разобрать, что за знаки он ему делает, впустил бывшего городского главу к арестованным. Между неубранными полицейскими кроватями спертый воздух был пропитан запахом сапог и пота. Минчо Керезов сидел, понурив кудрявую голову, и колупал на колене брюки. Его толстые щиколотки были обнажены — видимо, при аресте он не успел надеть носки. Советник Мортикаров, без галстука и воротничка, как всегда небритый, в очках, словно бы прилипших к его близоруким глазам, скривив в обиженной гримасе свой плотоядный рот, испуганно уставился на бывшего городского главу. Остальные советники сидели опустив глаза и шевелили носами башмаков, словно мысленно шли куда-то. Только что доставленный Хатипов держался в стороне от всех, желая показать, что он не имеет и не может иметь ничего общего с ними. Председатель городской дружбы Динов курил, повернувшись к окну; на его крупную голову, на измученное лицо падал сноп солнечных лучей, и синеватый табачный дымок вился тонкими спиральками. Гуцов подбежал к нему и со всей силы ударил по лицу. Динов пошатнулся, из носа его хлынула кровь.