Иван Кондарев - Эмилиян Станев

— Для вас нет денежного вознаграждения… надо будет позаботиться.

Все еще недоумевая и тревожась, Балчев отдал честь капитану и спросил, что здесь происходит.

— Хотят усилить гарнизон, — ответил жандармский капитан, щуря свои серые глаза и старательно избегая взгляда Балчева.

И по тону его и по поведению Балчев понял, что он не только не желает объяснять, в чем дело, но вообще не желает с ним разговаривать, ненавидит его точно так же, как он сам ненавидит Колева.

— Вызови унтер-офицера, — сказал часовому Балчев.

— Он у дежурного по полку, господин поручик.

Балчев пошел во двор. В тот же миг он увидел направляющегося к воротам поручика Тержуманова и чуть было не побежал ему навстречу.

Тержуманов, в новом кителе, в потертых, обшитых кожей бриджах и, как всегда, с огромными шпорами на сапогах, весь просиял, увидев приятеля.

— Ты откуда взялся? — закричал он и остановился, поджидая его.

— Что происходит, кто эти крестьяне? Оранжевогвардейцы? — тихо, встревоженным голосом спросил Балчев, подойдя вплотную к Тержуманову. — Митенька, что здесь происходит?

— Какие крестьяне? Ты чего так забеспокоился? Их прислали для подкрепления гарнизона на случай переворота, — с плутоватой улыбкой ответил Гержуманов и подмигнул. — Идет нам на помощь народ! Сюда! — И стукнул по левому карману кителя.

— Погоди, ты сегодня дежурный? Доложи обо мне адъютанту. Скажи, что я прибыл из Софии по очень спешному делу.

— Ступай в дежурку! Я сейчас вернусь, только отпущу этих, — сказал Тержуманов и направился к воротам.

Через открытое окно комнаты дежурного Балчев видел, как крестьяне покорно вошли в казарменный двор. Их было человек пятьдесят. И это действительно были оранжевогвардейцы. Руководители местных дружбашей по совету Кондарева направили их в гарнизонную казарму. После долгих переговоров и перебранок начальник гарнизона наконец согласился принять их…

Через час, пообедав дома, уже вполне успокоенный после разговора с полковником и после короткой встречи со старыми друзьями по дивизиону и со своим бывшим вахмистром, поручик Балчев выехал вечерним поездом в свой гарнизон, чтобы доставить и туда пароль переворота.

Оранжевогвардейцев разместили на втором этаже левого крыла пехотной казармы. Поскольку помещение это давно уже не было обитаемо и напоминало скорее вещевой склад, чем казарменную комнату, крестьяне прежде всего вымыли пол, выколотили тюфяки с прогнившей соломой, поправили нары и часа через два разложили по местам свои котомки, одежду и оружие. Большинство из них были старыми солдатами, и стоило им войти в казарму, как они сразу же оказались готовыми соблюдать порядок и дисциплину. Правда, при встрече с офицерами они пока еще стеснялись, беспокойно прислушивались к командам, доносящимся с плаца, где обучались молодые солдаты, и не знали, как себя вести. Убрав помещение, они расселись на нарах и завели разговор о том, что их теперь ждет и сколько времени они тут пробудут.

— Ничего удивительного, если и нас заставят на плацу топать! — сказал один бывший фронтовик товарищам; до этого он разъяснял нескольким, еще не проходившим службы парням воинский устав и очень гордился своими знаниями.

— А одеяла нам дадут?

— Балбу замов пошел получать их, — ответил кто-то.

— У нас во время войны был один ротный. Матрапчийский была его фамилия. Убили его у излучины Черной. Сухой такой, усатый…

— И тут уже начали жатву, — прервав рассказчика, неожиданно заметил другой крестьянин, озабоченно глядя в открытое окно на ширь желтеющих полей и не в силах отвести от нее глаз.

— Этот самый полковник Викилов был у нас полковым начальством… Четыре раза в атаку ходили…

— Ребята, поищите-ка гвозди — вобьем их и повесим наши котомки.

Около часа дня в помещение вошел начальник гарнизона полковник Викилов, сопровождаемый интендантом — толстяком майором, и разговоры о войне, о довольствии, о порядках и о том, заставят ли их проходить обучение или нет, сразу же прекратились. Крестьяне слезли с нар — некоторые как были, в чулках, — и стояли смирно.

Пытаясь скрыть под седеющими усами насмешливую улыбку, полковник опытным командирским взглядом ощупывал их лица; потом он спросил, кто у них командиры. Из строя оранжево гвардейцев вышли вперед яковский кузнец, только что получивший одеяла, и еще один красавец-крестьянин с черной вьющейся шевелюрой и лихо подкрученными усиками.

— Ребята, — сказал полковник, — вы будете на казарменном положении, как обычные солдаты. В казарме не может быть двоевластия. Среди вас я вижу старых вояк, служивших в нашем полку. Пускай они разъяснят тем, кто еще не служил, наши порядки, пока мы вас не причислим к какому-нибудь батальону. Его командир будет вашим прямым начальником. А до той поры прошу вас соблюдать дисциплину и не болтаться по двору казармы без дела. Балбузанов, вам ясно?

— Так точно, господин полковник! — звонко, по-солдатски ответил кузнец и вытянулся в струнку.

— Те, кто не захватил с собой достаточно еды, могут сейчас отправиться в город и прикупить себе что-нибудь, пока уладится вопрос о вашем питании. После шести часов никто не имеет права выходить из казармы. Есть желающие?

Крестьяне переглядывались, подталкивали один другого, тихонько что-то спрашивали друг друга. Наконец Балбузанов, который был очень польщен тем, что полковник узнал его, и считал себя уже начальством повыше красавца, заявил, что еды у всех есть на два дня и поэтому уходить из казармы никто не намеревается.

— Хорошо! Я ускорю решение вопроса о вашем довольствии в штабе дивизии, — сказал полковник; повернувшись к ним широкой полной спиной, он спустился вместе с интендантом по лестнице и направился к себе в канцелярию.

— Вызовите командира жандармского батальона, — приказал он адъютанту.

Стройный высокий поручик отправился было выполнять приказание, но тут толстяк майор, который все время с мрачным видом нервно покусывал побелевшие губы, вдруг обратился к командиру:

— Господин полковник, позвольте заметить: если вы припишете этих людей к жандармскому батальону, то подвергнете большой опасности гарнизон — они же могут деморализовать его.

Полковник Викилов иронически усмехнулся.

— Ваше беспокойство неосновательно, майор Савов. Капитан Колев мне нужен для того, чтобы послать его в штаб дивизии именно с целью уладить вопрос о довольствии и вообще об их приеме. Штаб должен подтвердить мое решение. — И полковник незаметно подмигнул адъютанту своим черным спокойным и жестким глазом. — Немедленно вызовите капитана Колева. С завтрашнего дня первому эскадрону принять на себя караульную службу. Изменить порядок дежурств и следить за тем, что происходит в городе, — добавил он.

Оставшись вдвоем с майором, полковник Викилов сел за письменный стол, снял фуражку с вспотевшей, уже начинающей седеть головы и провел носовым платком вокруг шеи.

— Не сомневайтесь в успехе, майор Савов. Положение в нашем гарнизоне весьма благоприятное. Штаб, к счастью, состоит из наших единомышленников. План действий давно готов, в моральной подготовке солдат мы не сомневаемся — они выполнят свой долг. И пусть только господь бог впредь и навсегда избавит армию от необходимости свергать и назначать правительства, — сказал и презрительно смерил взглядом толстого интенданта, который, узнав о доставленном поручиком Балчевым пароле, очень взволновался.

— Я должен перевезти свою семью с виноградника, — уныло сказал майор.

— Ну и перевозите.

Через полчаса капитан Колев выехал в соседний город с письмом в штаб дивизии, а командир второго взвода из его батальона, подпоручик Чолчев, которому тоже не доверяли, был отправлен на уборку сена.

В экипаже по пути домой полковник Викилов рассказывал тихонько своему начальнику штаба о трусливом интенданте и думал о том, до какой степени хозяйственная служба портит людей.

— Пока что он сбежит на виноградник или к своему тестю в Ловеч, а когда все будет закончено, приедет на готовое. О чем мечтает завхоз? Стать дивизионным интендантом, — сказал он, протягивая подполковнику сигареты в золотом портсигаре, подаренном ему когда-то Фердинандом.

Через день, в пятницу, после обеда все предварительные распоряжения относительно подготовки переворота были уже выполнены. Крестьяне умышленно не были зачислены ни в одну из пехотных частей, караульную службу стали нести самые проверенные офицеры. Каждому заговорщику было дано задание, подготовлены списки местной земледельческой верхушки и сельских кметов в околии.

Июньский день был ясным и жарким. В поле возле казарм целый день пели жницы, убиравшие ячмень, и к вечеру среди желто-зеленого моря появилась первая стерня с уложенными в крестцы снопами. Под косыми лучами заходящего солнца город окутывала золотистая мгла, над которой поднимались верхушки тополей и вырисовывались крыши самых высоких зданий. Оранжевогвардейцы слонялись по казарменному двору и чувствовали себя арестантами. Один только яковский кузнец был весел и беззаботен. Он насвистывал на окарине, которую вытащил из-за пояса, где торчала и рукоятка револьвера, или пел фронтовые песни, пока его товарищи, улегшись возле него, глядели жадными глазами на поле и от нечего делать выщипывали траву. Позже, когда солнце утонуло за горной цепью и на поля легла тень, заиграли вечернюю зорю. Крестьяне вернулись в помещение, где стоял острый запах плесени, чеснока и портянок, зажгли две лампы и принялись ужинать; ели без всякого аппетита, каждый со своими мыслями.