Иван Кондарев - Эмилиян Станев

— Почему так внезапно, без предупреждения, Ваньо? — спросила мать, выпуская его из своих объятий.

— Я здесь всего на несколько часов, мама. Еду из Софии, и мне сразу же надо явиться в гарнизон. Меня ждет бай Милан у дома в фаэтоне.

И поскольку они недоумевали, он объяснил им сухо и коротко, что был вызван из своего гарнизона по срочному делу.

— Но ты хоть пообедаешь с нами? — с огорчением спросила сестра.

— Это будет зависеть от того, как я управлюсь. А где отец? Я тороплюсь, очень тороплюсь. Я даже не имел права заезжать к вам…

— Отец пошел собирать арендную плату, — сказала ему мать.

Балчев снял китель, бросил его на стул и, не теряя времени, в фуфайке, засучив до плеч рукава, вошел в просторную кухню. И как только на него хлынули знакомые запахи от мраморного умывальника, как только увидел треснутое зеркало и окошко с матовым стеклом, нервное напряжение спало, и ему захотелось, после того как он умоется и скинет сапоги, которые не снимал со вчерашнего дня, прилечь и отдаться покою родного дома. С каждым предметом здесь была связана частица его души, детские и юношеские воспоминания, а переворот и все остальное, что его торопило и тревожило, не столь уж важно, куда важнее это. Но Балчев не сознавал, а только чувствовал. что его что-то смущает, точно так же как и тогда, когда он вышел из вагона и увидел вокзал.

Служанка принесла чистое полотенце, он побрился и, фыркав под холодной струей, вымыл свою коротко остриженную голову, хорошенько вытерся и сразу же вернулся в гостиную. Как раз в эту минуту отец поднимался по лестнице. Его крупная фигура с отвисшим, как мешок, животом (у старика была грыжа), давно не утюженный черный костюм, шляпа с засаленной лентой и огромные, как у вола, глаза, которые устало улыбались, — все это неприятно поразило Балчева, и то, что отец так неряшлив, рассердило его. «Почему бы хоть шляпу не дать почистить?»- подумал он и тотчас же заметил, как опустился и стал жалок его отец. Это впечатление усилилось еще больше, когда он услышал его глухой бас и поцеловал руку с набухшими синими венами.

— Еще не успел приехать и уже торопишься уезжать! Почему? — » сказал старик, обнимая и прижимая его к своему мягкому животу.

— Прибыл по спешному делу, и надо торопиться.

— Какие-нибудь неприятности?

— Напротив, возможно, нам всем будет хорошо, — неопределенно ответил Балчев, застегивая одну за другой пуговицы на кителе.

— Милан мне сказал, что ты поедешь в казармы.

— Мне приказано явиться в штаб.

— Представь себе, папочка, он даже не будет обедать с нами, — сообщила сестра.

— Я вовсе не говорил этого… Возможно, я еще вернусь…

Старик опустился на стул и вздохнул.

— Знал бы я, что ты едешь в Софию, написал бы, чтоб купил мне новый пояс…

— Никак не пойму, почему ты не делаешь операции. И почему ты так отчаялся, отец? Все плохое уже позади, а теперь начнется хорошее.

— Поругай его, поругай, Ваньо, — сказала мать.

— Никак не клеятся у меня дела, поручик. Все мне обрыдло. Даже за наем помещений денег не могу собрать. Неплательщики! По десять раз приходится напоминать.

Балчева охватывала то жалость, то злость на отца, он нервничал, боялся, что опоздает; наконец он надел фуражку, пристегнул саблю и вышел.

«Трудно поверить, что это мой отец. Одна тень осталась от человека. А ведь было время — его боялись даже министры. Теперь он пугается пустячной операции, не может собрать арендной платы… Не в арендной плате дело, а в том, что он утратил уверенность и считает, что жизнь для него кончилась. Вот что приводит в отчаянье и гнетет его», — размышлял Балчев, перебирая в уме отцовы тревоги за последние три года. Его фамильная гордость и достоинство были явно задеты. Кроме доходов от магазинов (магазины достались ему по наследству), у отца еще был отличный лес, который вырубали для продажи мебельщикам. Лес этот старший Балчев приобрел во время войны не вполне законным путем, когда был окружным начальником. Это его больше всего и угнетало, потому что он все время жил в страхе — его по статье четвертой уже привлекали к судебной ответственности. Статья четвертая была отменена, но после референдума о предании суду бывших министров старый Балчев испугался, что дойдет черед и до окружных начальников… «А ведь он всю жизнь трудился во имя величия Болгарии, во имя ее объединения… Какой-то лес! Отец заплатил за него, чего же еще им надо? Угрозы, огорчения и тому подобное — вот она, награда за его служение отечеству!.. Я бы нарушил клятву и сказал ему, но какой в этом смысл — остались какие-то два дня», — решил Балчев, испытывая одновременно и боль за отца и гордость за то, что ему предстоит продолжить его дело и вернуть достоинство и авторитет их семье.

— Вы вернетесь в город, господин поручик? Ох, много у вашего батюшки забот… Я говорю ему: господин Балчев, с худого должника, что с паршивой овцы, хоть шерсти клок, и то хорошо, — заметил извозчик, словно читая его мысли.

— А? Что?

Извозчик обернулся и, встретив черный огонек его глаз, повторил только вопрос.

— Там посмотрим, — сурово ответил Балчев и взглянул на свои пыльные сапоги. В спешке он забыл сказать служанке, чтоб почистила их прямо у него на ногах.

«Возьму все на себя, хоть я пока еще только поручик… Я его верну к жизни, пусть снова займет свое место в обществе… Почему отец стоит в стороне? — рассуждал он, не зная, на кого больше сердиться — на отцово ли малодушие или на дружба шей. — Но наши не допустят к власти старые партии…» Он слышал, что говорили в Лиге офицеры постарше, которые пользовались большим доверием в кругах, поддерживающих Народный сговор. Он и сам разделял эту точку зрения, потому что в глубине души не мог простить этим партиям их поражение. Политические вопросы всегда его угнетали, он чувствовал себя бессильным, потому что сразу же возникал вопрос о его отце… Он будет подчиняться, выполнять свой долг перед отечеством! О государстве думают его величество и начальники, но если ему дадут право, он наведет порядок, сотрет с лица земли всех этих субъектов — коммунистов, дружбашей и прочая и прочая. Он уже знает, что представляют собой антигосударственные элементы, что устроили они на Добро-Поле. Он видел, какие предательские дела творят они теперь. Видел собственными глазами, ведь он был среди них еще юнкером… Слишком долго терпели и много разглагольствовали на сей счет, черт побери! Ну вот, снова запутался. И так каждый раз, когда берется рассуждать, как все наладить, как спасти Болгарию! Его величество, он это знает, милый и добрый царь, а Стамболийский готовится его свергнуть, уничтожить династию и объявить себя главой республики. И тогда он, поручик Балчев, представляете себе, должен будет заново целовать знамя и давать клятву верности этому мужлану, который позволил себе принимать военный парад в присутствии его величества… Ха-ха! Никогда! Он один готов повести свой взвод, занять дворец и умереть на глазах своего царя с саблей в руке, но перед этим… ах, перед этим!.. Он на котлеты порубит эту лапотную гвардию… Нет, этого не должно случиться, никогда! А союз? Послезавтра? Ну и дурак этот Стамболийский… А те болваны что думают? Драться с армией, да? Послезавтра… «Ребята, за царя и отечество! По коням! Равнение на середину! Сабли наголо! Вперед, марш!»

Он задыхался, не помнил и не узнавал ничего вокруг. Молодая кровь кипела в нем, он грезил с открытыми глазами, горевшими мрачным пламенем решимости, и скорее по тряске экипажа, чем по окружающей обстановке понял, Что они уже выехали из города.

Через несколько минут он увидел белое здание казармы с пристройками, конюшни, плац, акации перед входом, проволочное заграждение. Перед воротами толпились какие-то крестьяне. Когда экипаж подъехал ближе, Балчев привстал, лицо его побелело — крестьяне были вооружены винтовками. Некоторые стояли перед входом, другие, усевшись возле ограды, развязали свои котомки и ели.

— Что там происходит? Погоняй! Поезжай быстрее! — крикнул Балчев извозчику и, не отрывая глаз от толпы, продолжал ехать стоя.

В мозгу у Балчева промелькнуло подозрение, что кто — то выдал пароль и все сорвалось. Они сейчас же арестуют его. Возможно, в казарме уже арестованы все члены Лиги — полковник, Винаров, Тержуманов, его друзья и все, кто, как он знал, состоял в Лиге.

Но, подъехав ближе, Балчев увидел, что на учебном плацу молодые солдаты ездят верхом, выпятив животы, размахивая руками, услышал знакомый голос вахмистра, который кричал им: «Расправить плечи!», разглядел мирно стоящего перед караульной будкой часового и успокоился. Как только экипаж остановился перед входом, Балчев соскочил на землю, держа руку в кармане брюк, где лежал теплый револьвер. Тут он заметил жандармского капитана Колева, которого терпеть не мог, потому что тот был выскочка и приверженец дружбашского режима. Капитан разговаривал с каким-то верзилой-крестьянином, на плече которого висела допотопная винтовка и большая пестрая сумка. Балчев услышал, как Колев сказал: