Сто лет одного мифа - Евгений Натанович Рудницкий

которая, по-видимому, не собиралась уходить». По мере развития их отношений Фрида Ляйдер обнаружила, что при всей своей самостоятельности и непосредственности девочка страдает от одиночества и непонимания со стороны матери. И с учетом того, что Винифред приходилось в детстве самой сталкиваться с непониманием со стороны окружающих, ей следовало бы лучше понять натуру своей дочери и не сдерживать так жестко ее порывы. Когда же Фрида Ляйдер пыталась обратить внимание матери на то, какой у нее растет очаровательный ребенок, та только пожимала плечами: «Я не могу понять, почему все, кроме меня, находят с Мауси общий язык. Дома она настоящий дьявол, но от других я слышу только, какая она прелестная». Впрочем, Винифред вряд ли прислушивалась к тому, что говорила ей певица, которую она подозревала в тайном еврействе и презирала за то, что она была замужем за евреем, скрипачом Рудольфом Деманом. По поводу приглашения Фриды Ляйдер Зигфридом, которому для повышения исполнительского уровня постановок и, соответственно, для привлечения на фестиваль платежеспособной публики нужно было ангажировать высококлассных певцов, она писала своей подруге Хелене: «Скоро будет полная синагога!!!!!!!!» Однако судьба старшей дочери Зигфрида вызывала сочувствие не только Фриды Ляйдер, но и люто ненавидевших Винифред ее золовок, о чем Фриделинда писала в своих воспоминаниях: «Мать страшно обижалась на них за отсутствие интереса к другим детям». Было бы удивительно, если бы проницательная девочка не воспользовалась внутрисемейными противоречиями.

Хотя на фестивале 1928 года были показаны прошлогодние постановки, Зигфрид счел необходимым внести некоторые изменения в режиссуру и сценическое оформление Валькирии, по поводу чего сценограф Зёнляйн писал: «…самым существенным было перемещение больших ворот из глубины сцены (где они традиционно находились) на передний план и наискосок влево. Великолепная идея Зигфрида! Когда ворота распахивались, льющийся через них весенний лунный свет падал на стоявшую перед ними влюбленную пару!.. Спереди он поставил небольшое возвышение, на котором сидела пара… Завершение <первого> действия, когда влюбленные устремляются через стоящие на возвышении ворота влево и назад к лунному свету, производило более сильное впечатление, чем в обычном варианте, когда они убегали вглубь сцены!» То, о чем с восторгом писал Зёнляйн, не нашло понимания ни среди новаторов, ни у таких консерваторов, как Ганс Пфицнер, бранивших «безобразия» световой режиссуры Зигфрида. Помимо внесения изменений в готовые постановки, что уже стало в Байройте традицией, руководитель фестивалей в тот год впервые после войны выступил в качестве дирижера, и это нашло благожелательный отклик у зрителей (как он писал своему другу Карпату, после исполнения Зигфрида публика так разбушевалась, что возникло опасение, как бы она не повредила своим топаньем пол Дома торжественных представлений), хотя на втором цикле Кольца, которым он дирижировал сам, зрителей было меньше, чем на первом и третьем, прошедших под управлением Франца фон Хёслина. Финансовый итог фестиваля был все же положительным, и появилась надежда, что в 1930 году удастся поставить Тангейзера – впервые после 1906 года.

После фестиваля Зигфрид и Винифред предприняли месячную автомобильную поездку по югу Германии, Австрии и Швейцарии. К концу сентября они добрались до Дармштадта и Касселя, откуда вернулись домой. Главной целью поездки были поиски спонсоров для предстоящей постановки Тангейзера. В этом им активно содействовал издатель и книготорговец из Карлсруэ Альберт Книттель, вскоре ставший финансовым директором и управляющим имуществом байройтского предприятия. По пути они посещали оперные спектакли в поисках новых исполнителей. Несмотря на многочисленные поломки автомобиля и связанные с ними задержки, Зигфрид посчитал общий итог поездки положительным. В начале октября он посетил Берлин, где продолжил поиски исполнителей, а вернувшись в середине месяца в Байройт, засел наконец за либретто и музыку Валамунда.

В этом произведении, как ни в каком другом, много мистики и веры в сокровенные знания. Наряду с отсылками к традиционной медицине и гомеопатии там встречаются такие мотивы, как суеверия, отравление вина ядом из зуба акулы, наведение бесплодия и гадание на колеблющемся маятнике, то есть многое из того, что занимало Зигфрида Вагнера на протяжении всей его жизни и формировало его подсознание. Но самое главное – там снова присутствует мотив сына, который недостоин своего великого отца и проявляет великодушие только перед лицом смерти. Имена двух персонажей – отца Валафрида и сына Валамунда – толкователи творчества Зигфрида производят от прорицательницы Эрды, которую Вотан в Зигфриде называет именем Вала. Таким образом, происходит раздвоение автора оперы на отца и сына, оказывающегося виновным перед своим родителем. В третьей сцене второго действия между отцом и сыном происходит многозначительный диалог, состоящий из сентенций, смысл которых нелегко истолковать:

«Валафрид. У нас снова прекрасные вести!

Валамунд. Вести приводят к дружбе,

            Дружба ведет к поцелуям,

            От поцелуев рождаются дети.

Валафрид. Лень и распутство —

            два брата-близнеца!

Валамунд. Да, отец! Если б я хотел того, что могу,

            то смог бы все, чего я хотел!

Валафрид. Упасть бы туда, над чем распростерт мир!

Валамунд. Упасть не стыдно, стыдно не встать!

Валафрид. Хватит чушь молоть!

Валамунд. Молодой и мудрый не сидят на одном стуле!»

Для постижения смысла этого произведения используют психоанализ, астрологию и многочисленные сопоставления с другими операми Зигфрида Вагнера, и все же он остается по большей части скрыт от читателя. Судя по всему, Зигфрид уже не испытывал прежнего восторга от того, с каким пылом Винифред защищает интересы Гитлера: в тексте либретто имеется намек на беспокоившую его дружбу жены с Вольфом. Следующая фраза должна была бы насторожить Винифред: «Ручной волчонок, которого все так любят, однажды проявит свою натуру и зарежет ягненка». Однако этот намек остался, по-видимому, незамеченным – так же, как и разыгранная как-то Зигфридом в детском картонном театре на день рождения жены кукольная пьеса под названием Волк в барсучьей норе. Последний намек был прозрачнее, поскольку фамилия хозяйки мюнхенской квартиры, которую снимал Гитлер, была Дахс, что по-немецки означает «барсук». В своих воспоминаниях Фриделинда писала, что эта отцовская шутка оказалась неожиданно актуальной, «поскольку госпожа Дахс тронулась умом и у нее появились странности в поведении. На протяжении долгого времени Гитлер был единственным, кому удавалось ее успокоить. В его присутствии она была почти нормальной, но в один прекрасный день стала угрожать ему топором. Для спасения жизни Гитлеру пришлось срочно сменить квартиру». Ванфрид также можно было рассматривать как чужую берлогу, куда проник Вольф.

Ближе к Рождеству в Байройт прибыла возглавляемая бывшим командиром фрайкора и участником мюнхенского пивного путча Герхардом Росбахом детская фольклорная музыкальная группа «Эккехард-игры». Ее