На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

«Попрошу маму, она его настроит, как следует, или сама как-нибудь попытаюсь при случае», – думала она и, переменив тему разговора, попыталась прежде всего замять неуместные намеки Ледоколова.

– Что ваши караваны, о которых вы так беспокоились вчера? – обратилась она к Ивану Илларионовичу. – Я все слышала из своей комнаты. Вы, кажется, опасались чего-то? С кем это вы говорили? Голос незнакомый!

– Приезжий один из фортов, – встрепенулся Лопатин. – Да пустяки: «слухи, – говорит, – ходят нехорошие». Верно, вздор. Оно, точно, немного странно: запоздали очень… Вот и Катушкин не едет, а давно бы следовало, судя по последнему письму!

– Слухи и здесь ходят между туземцами, впрочем… – вставил Ледоколов.

– Вздор-с! – лаконически произнес Лопатин.

– Говорят! – пожал плечами Ледоколов.

– Мало ли что говорят-с! – скривил рот Иван Илларионович.

– Ай! – шарахнулась в сторону, где сидел гость, Фридерика Казимировна и так плотно прижалась к Ледоколову, что тот должен был поддержать руками испуганную даму, иначе мадам Брозе рисковала упасть со стула.

– Что вы, маменька?

– Что такое-с?

– Там, за кустами, кто-то ходит, вон там… Ай!

– Что за дьявол! – поднялся Лопатин и приподнял лампу над головой. – Кто там? Никого нет. Да где вы слышали или видели, что ли, кого?

– Там, там!

Большая серая кошка шмыгнула из-за куста, блеснула зелеными глазами, вильнула пушистым хвостом и исчезла.

– Ха, ха, ха! – засмеялась Адель. – Вот кто наделал всю тревогу!

– Ползи опять к стене, чуть было не влопался! – шептал Набрюшников. – А все ты шумишь шашкой, не мог снять раньше! Тихонько…

– Рожу наколол на что-то, – шептал Подпругин. – Ничего, ладно, кошка выручила, ползи вперед!

– Сюда-с, пожалуйте! – послышался голос парня в поддевке.

– В саду?

– Так точно-с, пожалуйте-с!

– А, Бурченко! – удивился Ледоколов и покраснел: его почему-то очень смутило это неожиданное явление.

– Милости просим, милости просим! – весело поднялся навстречу новому гостю Иван Илларионович. – А мы здесь все по-семейному; чай будете кушать?

– Да дело такое вышло, я и зашел; спрашивал, не спят ли еще? Нет, говорят, гости есть, я и зашел! – говорил Бурченко, спускаясь со ступенек террасы и раскланиваясь с дамами.

– И прекрасно сделали; садитесь!

– Да что садиться-то, нам надо о деле потолковать… Ну, Иван Илларионович, раскошеливайтесь: скоро нам уезжать надо, пора!

– Не ранее, как через неделю, я думаю! – заметил Ледоколов.

– Чего-с? Что нам тут целую неделю делать? Раньше можно, а что, не хочется уезжать отсюда, а? Пригрелись, батюшка! – засмеялся малоросс, глядя на своего товарища, все еще не пришедшего в себя от смущения.

– Ну, а как раньше? – полюбопытствовал Иван Илларионович.

– Да хоть завтра же. Утром нельзя, а к вечеру, на ночь, весьма удобно, я так и предполагаю!

– Вы вместе и поедете? – спросил Лопатин, кивнув глазами на Ледоколова.

– А то как же!

– И прекрасно, и прекрасно! Ну-с, так вам денег? Идемте сейчас ко мне, уладим все. Дело прежде всего, дело прежде всего! – почувствовал Иван Илларионович прилив какой-то необыкновенной радости. – А там опять сюда, если не поздно будет, и выпьем «посошок», а то нет – завтра! Завтра лучше; мы сочиним вам проводы с хлебом-солью и всякими пожеланиями. Идем!

Он подставил руку Бурченко и сделал пригласительный жест Ледоколову, который очутился в самом неловком положении: ему так хотелось остаться, благо убирается этот барбос, а тут и его тянут; отказаться – неловко.

– Вернитесь сюда, если успеете, если не засидитесь там! – тихо произнесла Адель, улучив мгновение, когда Лопатин пропускал вперед Бурченко, обязательно придерживая дверь.

– Как досадно, что вы лишаете нас общества господина Ледоколова! – запела Фридерика Казимировна.

– Да он как хочет, я и один там все улажу! – говорил Бурченко. – Оставайтесь, если хотите! – обратился он к своему товарищу.

– Нет, нет! – не выдержал Лопатин. – Дело общее – все уж втроем, сообща. Идемте-ка ко мне; что вам тут с бабами сидеть?

– До свиданья! – протянула Адель Ледоколову свою ручку.

– До свиданья! – томно произнесла Фридерика Казимировна и поймала его за другую руку. – Мы вас, впрочем, проводим до самого помещения Ивана Илларионовича!

– Э-хм! – закашлялся Лопатин.

– Как жаль, ах, как жаль, что вы нас так скоро оставляете! – нежно шептала Фридерика Казимировна, все еще не выпуская руки Ледоколова.

«Что за странность! – думал тот в эту минуту. – Какая перемена с барыней: то прежде смотрела на меня волком… то вдруг…»

– Во всяком случае, приходите завтра, перед отъездом, я позабочусь, чтобы вам не отказали! – успела-таки еще раз шепнуть Ледоколову Адель у самых дверей собственных лопатинских апартаментов.

– Порешим, все сообща порешим! – весело, доносился из-за дверей голос Ивана Илларионовича, – А денег – сейчас! За деньгами дело не станет. Деньги что! Было бы дело, а деньги найдутся…

– Хорошо, коли бы все богатые люди так думали: много бы хороших дел можно было бы наделать! – говорил Бурченко.

– Может, еще и утром завтра соберетесь! – опять слышался голос Лопатина.

– Эк я ему сижу поперек горла! – ворчал Ледоколов, идя за ними.

Все трое заперлись в большом хозяйском кабинете и уселись на покойных складных креслах.

Адель со своей маменькой остались одни на своей половине. Парень в поддевке и мальчик-сартенок явились убирать со стола.

Дамы посидели еще с полчаса, подождали, не вернутся ли гости, покончив свои дела. Ожидания их не сбылись. На попытку Ледоколова, выраженную фразой: «А что, не зайти ли нам проститься, может быть, еще не спят?» – Лопатин поспешил заверить, что уже «наверное спят или, во всяком случае, раздеваются».

– Ну, чего уж тут! Идемте-ка лучше домой! – поддержал Лопатина Бурченко. – Завтра разве перед отъездом зайдем. Покойной ночи!

И приятели отправились к себе домой, а Иван Илларионович в свой кабинет, где уже дожидался его парень в поддевке с серебряным умывальником и чистым полотенцем в руках. Иван Илларионович с тех пор, как доктор сказал ему, что это поддерживает свежесть кожи и вообще моложавость, имел привычку всегда умываться на сон грядущий.

Адель тоже затворилась в своей комнате и начала раздеваться.

– Адочка! – подошла к ней Фридерика Казимировна и положила руку на плечо. – Дитя мое, милое, дорогое дитя!

Адель сидела в креслах, перед зеркалом своего туалета, и видела в нем только отражение своей маменьки. Она видела там полное, довольно красивое лицо, значительно подрисованное, особенно около глаз и бровей, с эффектно загнутыми, черными, как пиявки, на висках колечками, с наклеенной мушкой, ловко оттеняющей ямочки на щеках. Все это было ей давно знакомо, давно изучено до последней мелочи. Но теперь что-то странное, особенное заметила она в этом лице – что-то такое, что заставило ее быстро обернуться и пристально посмотреть прямо в заплаканные глаза своей маменьки.

– Мама,