На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

class="p1">Раз, было, неприятность одна случилась – так, маленькое недоразумение. Подошли к палатке, где жили «русские савдагуры» (купцы), трое из буевских горцев, вызвали хозяина и говорят:

– Слушай, ты вот нам из твоего кошеля каждый вечер по кокану даешь; давай лучше теперь все, что есть, разом!

– Чего вы это еще захотели? – нахмурил брови Бурченко, а сам шепнул Ледоколову:

– Вы револьверы приготовьте на всякий случай; я понимаю, к чему дело клонится, – я еще вчера заметил, как переговаривались они и других подбивали!

– Вас вот всего двое, а нас много; не дашь – все равно силой возьмем, а будешь барахтаться, тебе же хуже будет – понял?

– Понять-то понял… – немного побледнел Бурченко. Струсил, было, и Ледоколов, поспешивший на помощь товарищу с оружием.

Минута была критическая. Одни в горах, ждать помощи неоткуда – кругом все чужие лица, на которых не разберешь, чего от них ждать, – смотрят как-то тупо, работу бросили и палатку со всех сторон охватывают… Насырка к лошадям, было, кинулся, седлать на всякий случай принялся… Вот таш-огорцы стоят особняком: разве они помогут? Да мало их!

– А что у вас в головах? – решительно возвысил голос Бурченко.

– Как что? Что у всякого человека должно быть! – заговорил кто-то из передних.

– Не совсем; должно быть, что-нибудь похуже, или Аллах послал темноту на ваши мозги и залепил вам глаза грязью? Слушайте же! В кошеле у меня, вот в этом самом, что лежит у моей постели, столько денег, что придется вам коканов по десятку на брата, сами делить поровну будете; да еще, чтобы до них добраться, надо со мной и вот с ним тоже покончить (он покосился на Ледоколова), а это нелегко будет: человек пятнадцать околеют прежде, чем моя голова вам достанется, – вы эту штуку знаете?

Он протянул револьверы, толпа попятилась и расширила круг.

– А потом узнают в большом городе, пришлют солдат – опять вам беда будет; чай, слыхивали, что тогда бывает, и все это из десяти коканов на брата? Хорошо рассчитали! Эх, вы, верблюжьи головы! А добрым путем, работой, все эти коканы и без того ваших рук не минуют. Я вот еще в большой город съезжу, еще привезу такой мешок, а там еще – так ведь последнее дело много для вас выгоднее будет, ну, сообразили?..

Толпа молчала, таш-огырцы начали вслух подсмеиваться.

– Ну, что ж, подходи, кто до моего мешка хочет добраться! Что же вы?

– Нет, мы не пойдем, зачем нам? Это мы так только… Вон эти трое нас подбивали, а мы не хотим! – заговорили в толпе.

И опять спокойно начались прерванные работы. Сила простой логики взяла верх над хищным инстинктом полудиких горцев.

В ту же ночь неподалеку от общего лагеря послышалось дикое вытье и отчетливые, сухие удары ременных концов по чему-то мягкому… На земле, ничком, были растянуты трое подстрекателей, руки и ноги их были крепко привязаны к вбитым в землю кольям, халаты сняты, рубашки тоже, и на их избитых спинах все прибавлялись и прибавлялись новые темно-багровые рубцы, резко обозначающиеся после каждого удара…

– Это зверство, этого допустить невозможно! – кинулся, было, Ледоколов.

– Оставьте! – остановил его Бурченко. – Вы только насмешите их своим непрошеным вмешательством. Понять ваших побуждений они не поймут и вас не послушают – значит, нам компрометировать себя неудачной попыткой не следует!

– Но эти вопли…

– А заткните уши, коли нервы слабы, да к тому же неужели вы думаете, что это целую ночь тянуться будет?

Вот они уже никак и перестали. Эх, знаете ли что: сами избитые и те бы над вами завтра смеялись…

– Эх, якши маклашка6 была! – прошел мимо Насыр, возвращаясь с экзекуции. – Я и сам раза два тронул… эх, славно!

На этом веселом, смеющемся лице не было и тени озлобления. Он произнес эти слова, как будто бы говорил: «Эх, славная выпивка была, я и сам стаканчика три выпил».

Наказанные на другой день, впрочем, не работали и отдыхали, лежа на животах и пересмеиваясь с работающими товарищами; несмотря на все увещания Ледоколова, Бурченко им не дал за этот день платы…

– За что? За то, что кверху затылком провалялись? Ладно! – говорил он, туго затягивая ремнем значительно отощавший кошель с коканами.

– Писал Лопатину давно, да что-то нет ответа, а деньги выходят. Как бы остановки в деле не было? – сказал раз Бурченко, придя с работ завтракать.

– В Ташкент съездить надо! – заметил Ледоколов и чуть не закашлялся.

Какое-то странное волнение сжало ему горло, и даже в жар его кинуло от одного предложения ехать туда, где… и так далее.

– Придется вам ехать! – решил Бурченко.

– Я готов хоть сию минуту!

– Ничего, завтра еще успеете. Смотрите, вы не подгадьте нашего дела, будьте дипломатом. Одно только обстоятельство смущает меня немного…

– Э, полноте! – произнес Ледоколов и произнес таким тоном, что у Бурченко невольно промелькнула мысль:

«А, должно быть, проветрился!»

На другой же день Ледоколов собрался и уехал, захватив с собой Насырку-джигита и обещая ровно через двадцать дней приехать обратно.

XXII. Тревожные слухи

Возвратясь из почтовой конторы, Иван Илларионович отправил джигита-почтаря с эстафетой. Адрес был такой: «по тракту до Казалы, Ивану Демьяновичу Катушкину; справляться на каждой станции»; из этого адреса видно было, что сам Лопатин не знал, куда именно надо отправить эстафету. Невесело было на душе у Лопатина. Даже не порадовало его сегодня утром то обстоятельство, которое всегда вызывало в нем самую счастливую улыбку и довольное потирание по округленно выдающемуся из-под тонкого белья желудку, вздрагивающему от внутреннего довольства, – каждое утро с «дамской половины» барышня присылала справиться, каково, мол, почивать изволили и все ли в добром здоровье? Это осведомление, редактируемое, впрочем, всегда от имени Адели самой Фридерикой Казимировной, на этот раз не вызвало улыбки на осунувшемся лице Ивана Илларионовича, всю ночь проворочавшегося с боку на бок на своей постели, строившего различные предположения насчет судьбы Катушкина и его давно ожидаемых караванов; надо сказать, что предположения эти не имели в себе ничего утешительного.

Темные слухи вот уже скоро неделя как носятся по всему городу; начались они в туземной части; через людей Перловича дошли до лопатинских приказчиков; даже официальное было извещение от казалинского коменданта, только извещение это было какого-то неопределенного, темноватого свойства; этого извещения, впрочем, никто не видал, но все его трактовали, каждый по-своему, передавая новость от одного стола ресторана Тюльпаненфельда до другого. Дошли слухи и до Ивана Илларионовича, позже всех, конечно; сунулся он к генералу прямо за объяснением.

– Bon courage, mon ami1… Еще