На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

– Ада, ты очень его любишь? – проговорила, почти простонала Фридерика Казимировна.

– Кого это? – удивилась Адель.

– Его… Ледоколова?

– Послушай, мама! Уж ты не сама ли изволила? – засмеялась Адель. – Все это так подозрительно…

– Ах, Ада, люби его… А я, со своей стороны…

– Знаешь, что, мама, я тебе посоветую: ложись спать и перед сном выпей два стакана холодной воды!

– Ада, я и сама, чувствую, что делаю глупость… Тем более, что в мои лета – почти ведь под сорок…

– Сорок восемь! – поправила Адель.

– Но ведь ты знаешь мой впечатлительный, нежный, легко увлекающийся темперамент…

Адель сняла со своего плеча руку Фридерики Казимировны (она была такая горячая, влажная, а ей и без того было жарко) и засмеялась ровным, беззвучным смехом.

– Что же, ты мне соперницей быть хочешь… да? Ха, ха, ха! Ну, хочешь, я тебе уступлю его добровольно, хочешь?.. Слушай, ты это в один вечер сегодняшний или еще прежде?..

– Нет, Ада, ты меня не понимаешь. Я вижу, ты еще не знаешь совсем своей матери. Любите друг друга, – любите, будьте счастливы, а я, со своей стороны, буду счастлива уже тем, что буду любоваться на вас, жить вашей жизнью. Насчет Ивана Илларионовича это можно очень удобно устроить. Он даже не будет и подозревать… Я это беру на себя!

– Мама, я спать хочу! – отодвинула кресло Адель. – Ступай к себе! Ну, ступай же!..

Она почти вскрикнула последнее: «Ступай же!» В эту минуту все: и Лопатин, и Ледоколов, и Фридерика Казимировна, и даже она сама – все показалось так гадко! Ее красивые брови опять сдвинулись вместе, образовав грозную складочку над переносьем.

– Ну, Господь с тобой! – нежно приложилась губами к плечу дочери Фридерика Казимировна и плавно вышла из ее комнаты.

– Нет сна, нет сна! – декламировала она, остановившись на террасе и вдыхая полной грудью ароматный ночной воздух. – Ночь так прекрасна!

Она опустилась на ступеньки и принялась мечтать. Ярко-зеленый четырехугольник завешанного шторой окна спальни Адели мгновеннно погас.

– Нет сна! – шептали губы мадам Брозе.

– Становись козлом, я тебе на плечи, а потом подсоблю тебе уже сверху! – шушукались голоса у садовой стены.

«Что это? Какая-то фигура мелькнула неподалеку между кустами или это ствол дерева? Нет, это человек… Воры! Нет, нет, это Ледоколов, не может быть и сомнения! Однако какая смелость, какая очаровательная отвага!»

Фридерика Казимировна быстро скользнула с террасы и ринулась в чащу темного сада.

– Это вы? – прошептала она, задыхаясь и протягивая руки.

Темная фигура шарахнулась, было, назад, но потом, должно быть, переменила намерение. Фридерика Казимировна внезапно почувствовала себя в самых пламенных объятиях…

«Он принимает меня за Адель! – промелькнуло у ней в голове. – Боже, это не он, нет!..»

Она приготовилась, было, кричать, но по некоторым соображениям, решилась лучше выдержать геройское молчание.

Спустя несколько минут она поднималась уже по ступенькам террасы.

– Я не виновата… я нисколько не виновата, – утешала она сама себя, – я была только жертвой случайности – не более, как простой случайности…

Она тотчас же сравнила свое положение с положением многих героинь прочитанных ею романов.

«Однако их было, кажется, двое!» – вспомнила она, уже совсем засыпая.

– А об этом Марфе Васильевне докладывать? – наивно спрашивал Подпругин, садясь на лошадь.

– Я те доложу! – припугнул его Набрюшников, тоже влезая на седло.

И оба всадника галопом понеслись по шоссе, взбудоражив всех собак, до этой минуты мирно спавших у заборов и под воротами.

Разнообразнейший лай и тявканье преследовали галопирующих наездников.

XXI. В горах

Две недели прошло с тех пор, как Бурченко с Ледоколовым оставили Ташкент и уехали в горы.

Дней десять тянулись они по еле проложенным горным тропинкам. Их маленький караван состоял всего только из трех всадников; они захватили с собой в виде проводника, да кстати и слуги, одного из шатающихся бездомных байгушей1, Насыра Кора, киргиза, служившего когда-то джигитом еще при черняевских отрядах2. За всадниками, прыгая, скрипя на все лады, тащилась двухколесная кокандская арба в одну лошадь, которая, впрочем, нанята была только до известного пункта, откуда уже совсем было немыслимо пробраться на колесах, и где Бурченко рассчитывал нанять вьючного верблюда для доставки груза на место предполагаемых работ.

Негостеприимная горная природа представляла нашим путешественникам на каждом шагу тяжелые препятствия, казавшиеся с первого взгляда почти непреодолимыми. Настойчивость и энергия Бурченко брали верх над этими препятствиями, и, наконец, измучившись донельзя, путники достигли-таки благополучно замеченного и определенного малороссом пункта и расположились маленьким лагерем.

Уже несколько дней, как стояли они на месте. Временный бивуак начал принимать некоторый вид оседлости.

Для Бурченко время летело почти незаметно. Он по целым дням пропадал, рыская по окрестным горным кишлакам, добывая необходимые рабочие руки. Ледоколов оставался дома, если можно назвать домом маленькую коническую туземную палатку, растянутую пауком на кольях, обнесенную небольшим ровиком, за которым разбиты были коновязи для лошадей; он занимался исследованием горных пород и определением удобнейших пунктов для начала работ, для закладки будущих неисчерпаемых рудников фирмы «Бурченко и компания».

– Вот еще завтра на рассвете надо кое-куда смахать: может, удачнее дело будет! – говорил Бурченко как-то вечером, измученный и усталый, с наслаждением протягиваясь на ковре во всю длину своего роста. – Вы, пожалуйста, не смущайтесь, если меня дня три дома не будет. Далеконько, да и дело, может, подходящее!

– Опять за рабочими? – с нескрываемой досадой ворчал Ледоколов.

– А за ними самыми. Буевцы надули, подлецы, не пришли3. Впрочем, еще завтра последний срок, да мало их будет; а тут надо рук столько!.. Эй, тамыр4, гляди, у тебя из котла бежит… А вы все кончили?

– Все; по крайней мере, все, что только можно было сделать вдвоем с Насыркой… Скука! Поехал бы с вами, если бы было на кого все это оставить! – окинул взглядом Ледоколов все несложное хозяйство их бивуака.

– Терпение, терпение! – говорил, зевая во весь рот, Бурченко. – Вы меня разбудите, когда ужин поспеет!

– Разбужу, спите!

– Пешком долго шел. Лошадь засекла ногу-с! – зевал малоросс, засыпая.

Крепким сном заснул малоросс, утомленный своей горной поездкой. Эх, скучно! Тихо так, только огонь вот потрескивает легонько; Насырка скоблит тупым ножом какой-то лоскут кожи. Гул ветра в горах, однообразный, томительный, то стихнет немного, то снова усиливается.

Пробовал, было, Ледоколов приняться за свои чертежи и расчеты, но бросил их. Снова принялся, пометил кое-что, ни с того ни с сего вывел на полях: «Ада, Адочка» и машинально проверил длинный ряд цифр, изображенный по соседству с какой-то геометрической фигурой. Наконец снова все бросил,