Пустующий трон - Кен Лю

Один напоминал биение крыльев тысячи соколов-мингенов, а другой звучал, словно скрежет зубов тысячи акул. Каким же крошечным показался ему в тот миг корабль, сколь ничтожной – человеческая жизнь. Как беспомощны мы перед лицом великой бури, будь она естественной или рукотворной.

Огромная волна, похожая на язык чудовища конца Пятой эпохи, приготовилась облизнуть корабль, и Саво понял, что все пропало.

Часть четвертая

Рощи, обласканные солнцем

Глава 29

Великая экзаменация

Пан, третий месяц девятого года правления Сезона Бурь и правления Дерзновенной Свободы (двадцать шесть месяцев до открытия прохода в Стене Бурь)

Среди угловатых стен и крутых крыш ученого квартала цилиндрический Экзаменационный зал выделялся, как гриб на поленнице.

А в этот день сходство стало еще более явным: бунтующие ученые посрывали с петель двери и оконные ставни, ободрали деревянные доски со стен общежитий и ближайших лавок и выстроили вокруг зала высокие баррикады.

На баррикадах, взявшись за руки, плечом к плечу стояли сотни кашима, самых многообещающих студентов со всего свободного Дара, и никого не пропускали в Экзаменационный зал. Глядя на выстроившихся напротив солдат, студенты под руководством Рэдзы Мюи, ученой из Туноа, дочери солдата и крестьянки, скандировали:

– Пугает ли нас тюрьма?

– Нет!

– Готовы ли мы сдаться?

– Никогда!

– Что нам нужно?

– Настоящий экзамен!

…

Обычно в это время уже публиковали оценки за сочинения и вывешивали список фироа, чтобы пана мэджи – лучшие из лучших – могли начать подготовку к Дворцовой экзаменации. Однако на этот раз Великая экзаменация проходила необычно. В начале года, когда кашима собрались в Пане, глава экзаменационной комиссии Дзоми Кидосу объявила, что испытуемым будет запрещено писать на классическом ано, а также смешивать логограммы с буквами алфавита зиндари, как нередко делали в официальных документах. Вместо этого сочинения предлагалось писать разговорным языком, используя исключительно зиндари. Кроме того, темы для сочинений теперь брались не только из классики ано; позволялось также развивать и свободные темы, руководствуясь личным опытом.

(Прежние требования заставляли экзаменуемых творчески подходить к описанию волнующих их проблем. Например, Сами Фитадапу в свое время была вынуждена начать сочинение с подборки цитат Поти Маджи и Юшина Пидаджи о роли китов в жизни ано и сложном испытании ро́дами – как будто эти мужчины что-то знали о родах! – и лишь ближе к середине подвела повествование к доказательствам практики акушерства среди китов. Но даже тогда ей пришлось подкреплять результаты собственных исследований мало применимыми к данной теме цитатами из классиков.)

– Больше никакого пресмыкательства перед сомнительным авторитетом классиков, никакого навязывания устаревших логограмм и архаических литературных форм классического ано, – объявила Дзоми. – Да начнется эра свободного мышления, где речь соответствует письму!

Ошалевшие кашима потребовали у двора разъяснений.

«Разъяснять здесь нечего, – гласил ответ, написанный буквами зиндари, выглядевшими на шелковом свитке с официальной печатью секретаря предусмотрительности столь же нелепо, как высеченные в нефрите учетные книги торговца рыбой. – Участники экзаменации, использовавшие хоть одну логограмму, будут отстранены от испытаний».

Кашима потребовали аудиенции у секретаря предусмотрительности, однако результат встречи просто поверг их в шок.

– Я уже много лет просила школы и академии Дара уделять особое внимание письму буквами зиндари, – сказала Дзоми Кидосу. – В чем проблема?

– Это полезно только для учащихся, не стремящихся к высоким целям. Для тех, кому письмо нужно, чтобы вести учет и сочинять послания деловым партнерам, слугам и арендаторам, – возмущались представители кашима. – Разговорный язык не учит ничему важному.

– Значит, теперь в почете будут учащиеся, внимательно относящиеся к переменам вокруг, – парировала она. – С ростом торговли и туризма все больше жителей Дара пишут, используя разговорный язык.

Осознав, что секретарь предусмотрительности рассуждает на полном серьезе, донельзя раздосадованные и рассерженные кашима покинули ее кабинет. Дзоми решила, что инцидент исчерпан. Однако в день Великой экзаменации многочисленная группа соискателей заблокировала вход в Экзаменационный зал, не пропуская никого, включая и саму Дзоми, прибывшую для проведения испытаний. Когда коменданты попытались разогнать протестующих силой, начался настоящий бунт. К тому времени, когда о происходящем доложили в городской гарнизон, кашима успели приковать себя к стенам Экзаменационного зала и объявить голодовку.

Опасаясь кровопролития, премьер-министр Кого Йелу прибыл к Экзаменационному залу, дабы убедиться, что солдаты не применят силу против ученых, многие из которых были еще неопытными юнцами. С наступлением вечера Дзоми Кидосу была вынуждена объявить, что Великая экзаменация переносится на следующий день.

Наутро число протестующих только увеличилось: к ним присоединились преподаватели и исследователи из Императорской академии, а также лаборанты, прежде принимавшие участие в Великой экзаменации. Они сочли своим долгом выступить против низведения учебного процесса до недопустимого, с их точки зрения, уровня. Сочувствующие жители Пана приносили протестующим пищу и воду – почувствовав, что сопротивление секретарю предусмотрительности может увенчаться успехом, про голодовку забыли по истечении первого же дня сопротивления. Торговцы разбили неподалеку лавки, чтобы обслуживать любопытных зевак.

Дзоми отказывалась идти на попятную. На следующий день она вновь попыталась приступить к Великой экзаменации.

Однако протестующие, как и прежде, отправили ее восвояси несолоно хлебавши.

Противостояние затянулось на три с лишним недели. Петиции из адвокатской коллегии, осуждающие поведение Дзоми Кидосу, стопками копились на столе императрицы Джиа; сказители уже сочиняли о героических протестующих драматические пьесы, полные невероятных деталей и удивительных подробностей; губернаторы и аристократы со всей страны присылали в столицу гонцов, заступаясь за своих кашима, а чиновники и министры с нетерпением ждали следующего судебного заседания, чтобы указать императрице на вопиющее превышение полномочий секретарем предусмотрительности.

Но никакой ответной реакции из дворца не последовало, Джиа упорно хранила молчание.

Фиро в гневе выскочил из зала Тайного совета, не попрощавшись ни с кем, кроме Тана Каруконо и Дзоми Кидосу.

«Болваны! Бесхребетные трусы! Помойные крысы, не видящие ничего, кроме грязи под собственным носом!»

Он вышел напрямик через Западные ворота дворца к взлетно-посадочной площадке, не обращая внимания на фрейлин и придворных, которых распугал его мрачный вид. Фиро устал от пустых разговоров. Он хотел поскорее вернуться в Тиро-Козо и заняться действительно важными делами.

«Ох, мамочка, если бы ты только была императрицей Дара! Ты служила отцу опорой во всех его военных кампаниях, ты заступалась за людей, стонущих под ярмом кровожадных тиранов. Уж ты бы точно не повернулась спиной к жителям Неосвобожденного Дара. Если бы не твоя нелепая гибель, ты стала бы регентом, а я сейчас был бы истинным императором. У народа Руи и Дасу появилась бы надежда».

– Хадо-тика!

Он сбавил шаг. Кричала его младшая сестренка Фара. Она стояла у извилистой тропинки, что