Социализм. История благих намерений - Александр Монович Станкевичюс

образованием выросла с 0,7 % до 2,1 %, или с 3,5 тыс. до 30,7 тыс.; доля лиц со средним образованием выросла с 5,6 % до 10,7 %, или с 28,5 тыс. до 156,5 тыс. Росла также доля заключенных, имеющих низшее образование, – с 39,1 % до 51,8 %, в то время как доля малограмотных и неграмотных снижалась с 42,6 % до 28,3 % и 12 % до 7,1 % соответственно [114]. Через ГУЛАГ прошли такие крупные ученые, как Сергей Королёв, Юрий Кондратюк, Николай Тимофеев-Ремовский, Александр Баев и т. д. Погибли или были расстреляны в заключении основоположник российской радионавигации и изобретатель Валериан Баженов, генетик Николай Вавилов, физик-теоретик (спасавшийся от нацистов в СССР) Ганс Густав Адольф Гельман, биохимик Якуб Парнас и др.

Касательно смертности в ИТЛ и ИТК в целом, то в абсолютных, но неполных, цифрах с 1930 по 1956 г. в ИТЛ и ИТК умерло более 1,6 млн человек [215]. Сюда не входят погибшие в спецпоселениях, а по отдельным годам нет информации по ИТК. Здесь также не учтены умершие в лагерях в 1920-е гг. То есть цифра не переживших лагерное заключение граждан должна быть намного выше. Справедливости ради надо заметить, что наибольшая смертность пришлась на 1933 г. и годы Второй мировой войны, когда были наибольшие проблемы с продовольствием и медикаментами. В этом отношении советские лагеря не отличались от английских или польских – основная причина гибели заключенных почти всегда сводится либо к истощению из-за плохого питания, либо вследствие антисанитарии и болезней. В 1933 г. смертность в ИТЛ составила 15,3 %, в 1942 г. – 24,9 %, в 1943 г. – 22,4 %, в 1944 г. – 9,2 %. В среднем смертность в 1930-е гг. составляла около 3–4% в год, в 1945–1949 гг. – от 1,2 до 5,9 %, в 1950–1956 гг. – менее 1 % [215]. Таким образом, несмотря на возросшую к 1950 г. численность заключенных, смертность среди них была невысокой в относительных значениях благодаря уже устоявшейся лагерной организации и инфраструктуре.

Само собой, отбывание наказания в исправительно-трудовых лагерях СССР было тяжелым испытанием для любого человека, тем более учитывая идеологическую, по большому счету, причину нахождения такого количества людей в лагерях столь длительное время. Через систему, управляемую ГУЛАГом, прошли миллионы простых людей, которые в то или иное время оказались не в нужное время не в нужном месте. Советская система была лишь подобием правосудия, а репрессивность – абсолютно случайной, т. е. могущей затронуть любого случайного прохожего.

Как писал Земсков, «местные органы власти и органы НКВД были поставлены в такие условия, что они непременно должны были ежедневно, ежечасно “классово бороться”. Существовало своего рода соревнование в выявлении и обезвреживании “врагов народа”. Причем отставание в этом соревновании могло иметь самые печальные последствия для исполнителей этого грязного дела, т. к. по этой причине их самих могли занести в число “врагов народа”. В этих условиях для органов уже не имело значения, виновен ли данный человек или невиновен. Главное – арестовать достаточное количество “затаившихся врагов” и этим показать, что они, органы, якобы активно “классово борются”. Такая деятельность НКВД, особенно в период 1937–1938 гг., была на редкость чудовищна и безнравственна, но по сложившимся в 20-30-е годы представлениям о “законах классовой борьбы” считалось нравственным все то, что вело к быстрейшей ликвидации классового врага… В течение 20-х – начала 50-х годов репрессивная политика никогда не прекращалась, но в разные периоды имела тенденцию то к затуханию, то к взлетам (наиболее крупный взлет приходится на 1937–1938 гг.). Это свидетельствует о том, что тогдашнее руководство партии и государства рассматривало репрессивность как непременное условие нормального функционирования и поступательного укрепления режима, как постоянно действующий инструмент упрочения собственной власти и, в конечном итоге, как закономерность социалистического строительства» [114].

Самой шокирующей иллюстрацией «слепоты» и непредсказуемости социалистического режима в СССР, подтверждающей мнение Земскова, является, на мой взгляд, Назинская трагедия, когда более 6000 случайно схваченных чекистами в апреле-мае 1933 г. на улицах советских городов людей оказались изолированы на острове Назино без всякой еды, воды и крыши над головой. Это привело к голоду, каннибализму и гибели более 4000 человек всего за несколько летних месяцев. Операция была проведена на фоне введения паспортизации населения, в связи с чем чекисты решили принудительно выселить подальше «элементы», неприемлемые для социалистического строя. Однако проводилась она крайне грубо, в спешке. «Задерживались не только и не столько выселяемые, а все подряд, главным образом прямо на улице, в общественных местах и на транспорте (поездах, электричках, вокзалах), задерживались без разбору как люди без документов, удостоверяющих личность, так и имевшие при себе документы, в том числе рабочие по пути на работу или с работы. Оперативной работы с задержанными не велось, каких-либо допросов или мероприятий по установлению личности не проводилось, протоколов задержания наряды не составляли, задержанных сразу же препровождали в грузовики и, минуя места предварительного заключения, отвозили напрямик к железнодорожным эшелонам, на этапирование в Сибирь. Уличные мероприятия носили характер массовой облавы, координации усилий войсковых нарядов с органами милиции не велось, отсюда и последовавшие эксцессы при задержаниях. Размах мероприятий был таким, что среди задержанных попадались даже секретные сотрудники, ранее премированные за свою деятельность, даже близкие родственники сотрудников ОГПУ…» [229]. Из воспоминаний очевидцев мы узнаем о конкретных примерах: «Сальников Кузьма Антонович, 1911 года рождения, из Новокузнецка, работал на шахте, был женат, имел двоих детей. Однажды он поехал в Новосибирск, пошел на центральный рынок. В это время рынок окружили, устроили облаву и арестовали тех, кто не имел при себе документов. Всех, в том числе женщин и детей, погрузили на баржу и увезли на остров Назинский»; «Люди там всякие были. Во время паспортизации их облавой взяла милиция в Томске и на баржу. И закрывали их там. Даже сам, этот, томский прокурор приезжал. У него два сына забрали. Люди выходили на улицу без документов, а их раз – и забирала милиция облавой. Прокурор тот своих сыновей вывез с острова» [379].

Большая часть информации о ситуации на самом острове нам известна благодаря подробному докладу инструктора-пропагандиста Нарымского окружного комитета партии В. Величко. В докладе он сообщал, что «29-го и 30-го апреля этого года из Москвы и Ленинграда были отправлены на трудовое поселение два эшелона деклассированных элементов. Эти эшелоны, подбирая по пути следования подобный же контингент, прибыли в г. Томск, а затем на баржах в Нарымский округ… Первый эшелон составлял 5070 человек, второй – 1044. Всего 6114 человек. В пути, особенно в баржах, люди находились, в крайне тяжелом состоянии: скверное питание, скученность, недостаток воздуха, массовая расправа наиболее отъявленной части над наиболее слабой (несмотря на сильный конвой). В результате – помимо всего прочего – высокая смертность. Например, в первом эшелоне