Социализм. История благих намерений - Александр Монович Станкевичюс

означало, что физически слабые заключенные обрекались на смерть, а сильные – на тяжкий труд. При этом в «реформу» входил отказ от избыточных расходов на исправление заключенных с помощью литературы и газет и отменялось разделение на политических и уголовников. Теперь все готовые к тяжкой работе трудились вместе, а сам характер труда изменился от относительно легкого выращивания растений, выделки кож, гончарного дела и животноводства (коровы, пушной зверь) на трудоемкие лесозаготовки и дорожные работы. Модель, созданная Френкелем на Соловках, стала основой для всех остальных лагерей и превратила заключенных в ценный ресурс – дешевую рабочую силу, которую можно было использовать для крупных проектов, вроде Беломорканала. Именно туда и перенаправлялись заключенные Соловецкого лагеря, который был закрыт в 1933 г., уступив место крупным лагерям, в которых пребывали сотни тысяч человек. Но и СЛОН достигал на пике в начале 1931 г. численности в 71800 человек (для сравнения: в 1923 г. в нем обитало всего 3000 заключенных) [156].

В целом одна из отличительных особенностей советских концентрационных лагерей однозначно сформировалась к 1930-м гг. – они стали де-факто огромными коммерческими предприятиями, крайне выгодными социалистическому режиму. Как писал один из крупнейших исследователей политических репрессий в СССР Виктор Земсков, «возникнув как инструмент и место изоляции контрреволюционных и уголовных элементов в интересах защиты и укрепления “диктатуры пролетариата”, ГУЛАГ благодаря принципу “исправления принудительным трудом” (в этом принципе, по нашему мнению, больше лицемерия, чем утопии) быстро превратился в фактически самостоятельную отрасль народного хозяйства, обеспеченную дешевой рабочей силой в лице заключенных. Без указанной “отрасли” решение многих задач индустриализации в восточных и северных регионах стало практически невозможным. Отсюда вытекает еще одна важная причина постоянства репрессивной политики, а именно: заинтересованность государства в неослабных темпах получения дешевой рабочей силы, принудительно используемой по преимуществу в экстремальных условиях Востока и Севера» [114].

Процитированное выше замечание было верно, в том числе для добычи золота, крайне важного для сталинской форсированной индустриализации. Один только государственный трест «Дальстрой», специализировавшийся на золотодобыче и строительстве для нее инфраструктуры, привлек на прииски к 1938 г. 90 тыс. заключенных, а в 1940 г. – почти 190 тыс. [226]. К тому моменту «Дальстрой» стал крупнейшим золотодобывающим предприятием страны, а секрет низкой себестоимости советского золота заключался в экономии на рабском труде заключенных, работавших в условиях экстремального для человека северного климата с минимальным использованием техники. Всего с 1932 по 1954 г. в лагерях «Дальстроя» и в Особом лагере № 5 отбывали наказание 859911 человек, из которых более 121000 умерли [83].

Заключенные добывали не только золото. Их труд широко применялся для добычи угля (Воркутлаг, 73000 заключенных на пике в 1951 г.), никеля (Норильлаг, 72 500 заключенных в том же 1951 г.), железнодорожного строительства (Кольлаг, 7700 на пике в 1940 г.; Бамлаг, 201000 на пике в 1938 г.), сельского хозяйства и лесозаготовок (Сиблаг, почти 79000 человек на пике в 1938 г.) и т. д. Разумеется, огромные лагеря с десятками и даже сотнями тысяч населения никогда не занимались исключительно одной деятельностью, да и сами заключенные постоянно перебрасывались из одного лагеря в другой. Советская лагерная система была относительно мобильной и предельно прагматичной, потому что ее обитатели были всего лишь ресурсом, «углем» для печи индустриализации.

А «угля» было действительно много. Хотя численность жертв советских концентрационных лагерей преувеличивалась многими авторами, реальные цифры все равно остаются внушительными. Единовременно в ИТЛ и ИТК под управлением ГУЛАГа в 1935 г. находилось 965 000 человек, в 1936 г. – уже 1,29 млн, в 1938 г. – более 1,88 млн. На пике в 1950 г. в лагерях и колониях числилось 2,56 млн человек – и это не считая тех, кто находился на спецпоселении и в тюрьмах [114]. Сколько всего людей прошло через советские лагеря, сказать непросто. Как пишет Земсков, только к 1940 г. централизованная картотека ГУЛАГа содержала данные на почти 8 млн человек, как по тем, кто уже прошел через изоляцию, так и по тем, кто еще отбывал заключение. Учитывая, что ГУЛАГ и сами лагеря были расформированы или превращены в обычные колонии лишь к 1960 г., а пик численности заключенных пришелся только на 1950 г., можно полагать, что общее количество испытавших на себе все прелести лагерной жизни советских (и не только) граждан было очень внушительным. Беспрецедентной была и численность исправительно-трудовых учреждений: в 1940 г. ГУЛАГ включал в себя 53 ИТЛ (не считая лагерных отделений, число которых в 1944 г. составляло 667 единиц), 425 ИТК, 50 колоний для несовершеннолетних [114].

Кто же попадал в концентрационный лагерь в СССР? Само собой, наиболее простой ответ был бы следующий: все те, кто был или мог стать противником социалистического строя, особенно выходцы из буржуазии, офицерства, старой имперской элиты, мещанства, кулаков, партийной троцкистской оппозиции и представители других соцпартий. Но это было бы сильным упрощением, так как в действительности доставалось и простым рабочим, и крестьянам, и членам партии.

По характеру преступлений заключенные ГУЛАГа распределялись, по данным на 1 марта 1940 г., следующим образом: «…за контрреволюционную деятельность – 28,7 %, за особо опасные преступления против порядка управления – 5,4 %, за хулиганство, спекуляцию и прочие преступления против управления – 12,4 %, кражи – 9,7 %, должностные и хозяйственные преступления – 8,9 %, преступления против личности – 5,9 %, расхищение социалистической собственности – 1,5 %, прочие преступления – 27,5 %» [114]. В 1951 г. по-прежнему лидировали «изменники родины» (334,5 тыс.), «антисоветские агитаторы» (99,4 тыс.), контрреволюционеры в целом (580 тыс.), также много было «расхитителей соцсобственности» (72 тыс.), «расхитителей личной собственности граждан» (394 тыс.), «расхитителей государственного и общественного имущества» (637 тыс.), «спекулянтов» (73 тыс.), а также совершивших должностные и хозяйственные преступления (128,6 тыс.). Вопреки современной левой пропаганде, убийц и бандитов было меньшинство: умышленных убийц 37,8 тыс., бандитов и вооруженных грабителей 65,8 тыс. [114]. Иными словами, подавляющее большинство заключенных ГУЛАГа были либо политическими, либо теми, кто в тяжелые годы что-то украл или продал.

Контрреволюционными деятелями де-факто объявлялись все те, кто не желал признавать большевистскую узурпацию, сопротивлялся коллективизации, антицерковной политике, принадлежал к «троцкистам» и т. д. В особо опасные преступления против порядка управления входили такие «тягчайшие грехи», как отказ или уклонение от призыва к отбыванию действительной военной службы, уклонение от мобилизации в ряды Рабоче-Крестьянской Красной армии, недонесение о достоверно известных готовящихся или совершенных преступлениях, квалифицированная контрабанда, нарушение положений о монополии внешней торговли, нарушение правил о валютных операциях [394]. Спекуляцией называлось совершение обмена материальными благами без разрешения сверху, вне государственного контроля – спекулянтом могла стать многодетная мать, продававшая какое-нибудь барахло из дома, или мелкий предприниматель (предпринимательство было незаконно). Кражи в сталинское время совершались чаще всего изголодавшимися людьми, лишенными возможности добыть себе пропитание нормальными способами.

Интересно заметить, что из года в год росло количество заключенных со средним и высшим образованием. С 1934 по 1941 г. доля лиц с высшим