Социализм. История благих намерений - Александр Монович Станкевичюс

боеприпасов, детей и младенцев просто разбивали о деревья). Печально известны «Поля смерти», в частности бывший фруктовый сад Чоэнг-Эк; Пномсампо, где людей оставляли умирать на дне глубокой пещеры, и «Тюрьма безопасности 21» (Туольсленг). «Тюрьма безопасности 21» была устроена в здании обычной средней школы, а количество людей, которое прошло через этот лагерь, до сих пор точно не установлено – называют цифры более 20 тыс. человек. Однако специфика кампучийского режима заключалась в том, что вся страна, по сути, представляла собой один большой концлагерь, так как сельские трудовые коммуны было совершенно невозможно покинуть. С 1977 г. это положение дел было официально закреплено. «Запрещалось без специального разрешения покидать места расположения бригад. Объединение “старого” и “нового” населения в одну социальную группу стало ключевой социальной реформой 1977 г. Власти объясняли это тем, что “старое” население тоже должно идти по пути коллективизма и социализма. Партийная газета “Конг Падевоат” (Революционная сила) писала: “На основе коллективизма мы строим социализм. Если мы будем придерживаться этой правильной линии, то империалистам нас не покорить. Если же мы станем индивидуалистами, то империалисты с легкостью нас подчинят. В силу этого надо повсеместно ввести коллективное питание, а также единую форму одежды для всех и общее жилище”» [227, с. 374]. Подобное положение дел в Камбодже тех лет делает точный подсчет количества концентрационных лагерей и числа заключенных делом невозможным и бессмысленным. Общее число жертв красных кхмеров до сих пор остается предметом споров, но по меньшей мере 1 млн человек погиб с 1975 по 1979 г. только в результате репрессий, однако это, скорее всего, заниженная цифра, так как анализ т. н. «Полей смерти», представляющих собой 20 тыс. захоронений, показал содержание в них останков свыше 1,3 млн человек. К этому надо добавить смертность из-за типичных для социалистов ошибок в сельском хозяйстве, которые привели к голоду в СССР и Китае, а также к смертям от болезней из-за полного исчезновения в стране медицины и медикаментов.

В КНДР по сей день существует сеть концлагерей, существование которых признается северокорейским социалистическим режимом, но отрицается их «трудовой» характер. Утверждается, что это «исправительные» учреждения, однако нетрудно догадаться, каким образом там «исправляют» людей, обвиняемых в идеологической нелояльности режиму. То есть лагеря КНДР имеют под собой сугубо идеологическое обоснование, но можно предположить, что есть и экономическая составляющая, как это было в СССР в 1920-1930-е гг. Проблема заключается в закрытости Северной Кореи, а следовательно, нет возможности получить подробную актуальную информацию о численности заключенных и условиях их содержания. Все, на что мы можем ориентироваться – это показания корейцев, которые смогли сбежать из этого ада.

Так, у нас есть показания двоих выживших корейцев-христиан перед комиссией ООН по правам человека. За обнаружение в вещах одного из них Библии несчастный был заключен в концентрационный лагерь Йодок. Тхе Чжин Ким в выступлении рассказал: «…в политическом концентрационном лагере Северной Кореи каждый должен забыть, что он или она – человек. Мне пришлось многое сделать, чтобы выжить. Я внимательно следил за собакой, чтобы украсть у нее еду. Я ел змей, лягушек, крыс и все, что может быть источником питания». Как передавали СМИ, «он подвергся жестоким пыткам и допросам в течение восьми месяцев после своего возвращения, вплоть до того, что проглотил гвоздь, предпочитая подвергнуться операции, чем оставаться в камере. Впоследствии он был заключен без суда и следствия в лагерь политических заключенных Едок (№ 15), где с ним жестоко обращались, в том числе избивали горящими дровами. Его заставляли выполнять тяжелую работу при минимальном потреблении пищи и избивали до потери сознания, когда он был слишком слаб, чтобы выполнять свои обязанности». Второй заключенный – кореянка по имени Ян Сум Ким, была арестована после исчезновения своего мужа и вместе со своими родителями и четырьмя детьми заключена в тот же лагерь Едок. Она провела в лагере восемь лет, с 1970 по 1978 г., потеряв там отца, мать и младшего сына. Второй сын был казнен после попытки сбежать из страны, а старший сын стал инвалидом из-за жестокого обращения в лагере. В 2003 г. ей удалось бежать в Южную Корею. Ее характеристика жизни в лагере Едок более чем красноречива: «…сущий ад, где с заключенными обращались хуже, чем с животными» [423].

С другой стороны, можно обратиться к специалистам, вроде российского корееведа Андрея Ланькова. В работе «Северная Корея: вчера и сегодня» (2000 г.) ученый подробно описал разновидности северокорейских концентрационных лагерей и тюрем. «Все корейские тюрьмы и лагеря, – пишет Ланьков, – можно разделить на две группы: лагеря, в которые направляются политически неблагонадежные элементы и политические преступники; и “обычные”лагеря и тюрьмы, в которых содержатся лица, осужденные судом за уголовные преступления. К первому типу лагерей относятся так называемые “районы действия постановления № 149” и “особые районы объектов диктатуры”. “Районы действия Постановления № 149” (149 хо тэсанъчиек) были созданы в конце пятидесятых годов в северных малонаселенных провинциях после принятия уже упоминавшегося постановления Совета министров за № 149, которое предусматривало выселение нежелательных элементов в отдаленные горные местности. Высланные туда люди не являются заключенными в точном смысле слова. Скорее, они находятся на положении, напоминающем статус советских “спецпереселенцев” 30-50-х гг. (возможно, что здесь существовало прямое влияние): в удостоверениях личности у них ставится соответствующая отметка, они обязаны периодически отмечаться в местном управлении общественной безопасности, без разрешения “органов” они не могут покинуть своего поселка или пригласить кого-либо к себе. Высланные в эти районы люди занимаются преимущественно тяжелой физической работой, хотя бы по той причине, что никакой другой работы там нет. Парадоксальность ситуации заключается в том, что, если наши предположения о влиянии сталинской системы “спецпереселенцев” на “Постановление№ 149” верны, то его авторам не надо было тратить много времени на изучение советского опыта: “спецпереселенцами” в 1937–1945 гг. было большинство советских корейцев, в том числе и те, кто в конце 1950-х гг. занимал заметные посты в КНДР. “Особые районы объектов диктатуры” были созданы в конце 1950-х гг. и предназначались для выселения туда лиц, связанных с теми или иными политическими преступлениями. Этот институт (как, кстати, и сам странноватый для нашего слуха термин “объекты диктатуры”) – китайского происхождения. Режим, действующий в этих районах, значительно строже того, что существует в “районах действия Постановления № 149”, ибо в них преимущественно находятся не потенциальные враги режима, а лица, совершившие те или иные “политические ошибки”, а также члены семей более серьезных политических преступников. По южнокорейским данным, в конце восьмидесятых годов в КНДР насчитывалось двенадцать таких районов, площадью от 50 до 250 кв. км каждый. Количество проживающих там “объектов диктатуры” оценивается примерно в 150 тыс. человек. В последнее время