Герои, почитание героев и героическое в истории - Карлейль Томас

Кроме того, на руках у маркиза процессы, «Lettres de cachet», пустые бланки королевских указов, также в большом ходу, огорчения и неприятности со всех сторон. Зевающий парламент выслушивает его бесконечные процессы с женой к скандалу безбожного мира, а еще более к скандалу почтенного маркиза, который некогда сам вызывался служить добрым примером этому миру. В распоряжении одного маркиза, по некоторым расчетам, находилось до пятидесяти четырех «Lettres de cachet». Нередко случалось, что весь семейный очаг, за исключением Пальи и маркиза, был пуст, потому что остальные члены семьи сидели под замком, где им предоставлялась полная свобода образумиться и остепениться. Упрямы ваши сердца, юные Мирабо, но не так упрямы, как мое старое сердце! Сколько страданий стоило родительскому сердцу прибегать к мерам во вкусе Брута, знает только маркиз да небо. Не меньше выстрадало сыновнее сердце, подвергаясь этим мерам. Первый род страданий, с помощью неба, он поборол в своей душе, как подобало человеку и Мирабо, – относительно же последних нужно сказать, не напрашивался ли сам пациент на них, потому что болезнь не замедлит прекратиться, лишь только прекратится причина ее – беспримерная сыновняя непокорность. Впрочем, глядя на подобный мир и подобное семейство, строгие меры и целые груды разводных актов, шаткое положение государственных людей, друг человечества мог смело сказать самому себе: «Разве я еще не бодрый старик, разве эти дрязги довели меня до сумасшедшего дома, ипохондрии или даже расстройства желудка?» Да, небо милосердно и никогда не взваливает непосильного бремени на человеческую спину.

Таким образом, маркиз сумел выйти из затруднительного положения, поборол все препятствия и усвоил характер самого оригинального, возвышенного педанта, который когда-либо бременил французскую почву. Две божественные миссии – он их считает божественными – соединились в нем: Рикетти или гениального человека или мирового учителя и философа, рыцаря и сурового проповедника, и в это высокое призвание он хочет заставить верить весь мир! Никогда воображение Гогарта или старика Джонсона не создавало такой юмористической фигуры, пошлой и вместе с тем возвышенной, достойной слез и смеха, какую ухитрилась создать природа из этого почтенного старика Рикетти. Ибо он все-таки обладает глубоким умом, железным характером, а веселое расположение духа, несмотря на все процессы с женой, нередко пробивается и в нем, как пробивается солнечный луч сквозь угрюмую тучу. Нам известно, что «борьба судьбы с силой воли» породила греческую трагедию, но мы до сих пор не подозревали, чтоб она могла создать трагикомический французский фарс.

Итак, маркиз перед нами. Вот его широкий, бычачий лоб, резко выдающиеся скулы, глубокий, как бы усталый, взгляд, около рта грациозная гримаса, которая, пожалуй, может сойти и за улыбку. Милости просим, суровый маркиз, мы знакомы с твоими добрыми качествами и недостатками и видим в тебе материал, хотя и беспорядочный, но все-таки на что-нибудь годный.

У маркиза есть еще брат, мальтийский рыцарь, бывший гваделупский губернатор, поседевший в боях и на трудной морской службе, а теперь приютившийся, в качестве домашнего друга, в старинном «замке Мирабо на крутых скалах». Сам маркиз обыкновенно живет в Биньоне, в другом имении, лежащем недалеко от Парижа. Кротость, доброта и правдивость этого брата составляют явную и даже благотворную противоположность с тяжелым характером маркиза, которого он утешает, защищает, усовещивает и нередко порицает. Но в сущности, он уважает в нем главу дома Рикетти и мирового учителя, как не уважает его ни один человек. Искренняя взаимная привязанность обоих братьев составляет, может быть, единственно прекрасную черту семейства Мирабо. Между ними идет постоянная переписка. По письмам и отрывкам из них мы, по милости побочного сына, знакомимся с различными лицами, присутствуем при их фарсах и трагедиях. Он нередко позволяет человечеству заглянуть в эту странную семью, но все это делается урывками, так сказать, в потемках, еле-еле освещаемых его потайным фонарем. Но видим ли мы или не видим семью, она все-таки представляет ту же сцену, как и остальной мир, а относительно актеров и судьбы их мы должны сказать, что ни одна домашняя драма того времени не была так оригинально разыграна, как эта.

При подобных предзнаменованиях, не развившихся еще в роковые события, хотя подобное развитие было неизбежно, 9 марта 1749 года в замке Биньон, между Сеном и Немуром, Габриель Оноре увидел впервые свет. Он был пятым ребенком, вторым мальчиком и прямым наследником, так как его старший брат умер еще в колыбели. Это был великолепный, «огромный мальчик», как подтвердили почти с ужасом все соседние кумушки, в особенности велика была голова, а во рту уже прорезывались два зуба. Хотя он был создан грубо, но его неуклюжее тело уже предвещало силу, которая некогда прославит весь род Мирабо.

Чадолюбивый отец смотрел, как мы полагаем, на свое создание весело и без страха, и даже на его жестком, педантическом лице появлялась настоящая улыбка. Смейся, чадолюбивый маркиз, в будущности «таится и радость и горе», но только никому не известно, в какой мере. Здесь перед тобой новый Рикетти, посланный богами, наделенный, по-видимому, геркулесовской силой, готовый на двенадцать подвигов, которые сами по себе уже составляют лучшую радость. Взгляните, как возится и барахтается этот мальчуган. Ни один из Рикетти не барахтался так. Судьба как бы нарочно соединила в этом исполине-ребенке все дикие инстинкты и силы рода Рикетти. Он послужит финалом целому поколению, потому что последнему Рикетти предстоит совершить подвиг, который человечество не скоро забудет.

И действительно, вдумываясь в это событие, мы можем смело сказать, даже несмотря на ужас кумушек, что едва ли на всем земном шаре в это время родился подобный исполин-ребенок, как Габриель Оноре, родившийся в «замке Биньон, близ Парижа». Единственное исключение, впрочем, составляют Иоганн Вольфганг Гете, увидевший свет несколько месяцами позже Габриеля, во Франкфурте-на-Майне, и Роберт Бернс, спустя десять лет после этого вступивший в мир в бедной, жалкой землянке, едва противившейся ветру, в графстве Эйр, в Шотландии. Это были в то время замечательные люди, посредством которых всемирная история идет вперед. Если б эти люди всегда получали истинное образование и развитие – что за мир был бы тогда! Но к сожалению, случается наоборот. И только немногие, как, например, Гете, поборют мир с его мрачными невзгодами и сияют в нем подобно солнцу. Большинство же только титанически борется с ним, падает под его ударами, так что вместо солнца мы видим только молнию, нередко пожар, одинаково гибельные.

Но что бы ни обещало будущее, а маркиз Мирабо решился дать своему сыну и наследнику такое образование, которое не получал ни один Рикетти. Так как он сам был мировым учителем, то в подобном намерении не было ничего странного, но результаты вышли плачевные. Если смотреть на это дело издали и беспристрастно, то невольно подивишься доброму маркизу и не знаешь – смеяться или плакать над ним, пока наконец не убедишься, что нужно делать и то и другое. Лучшего продукта природы, как этот «огромный Габриель», нечего было и желать. Он «бил свою няньку», но также и любил ее, как любил целый мир. В нем таились широкие желания и прихоти. Его одинаково привлекало как пошлое, так и высокое, – другими словами, в нем заключалась громадная масса жизни. Этот неотесанный медведь (оспа еще более обезобразила его) слоняется всюду, допытывается всего, забивается в самые потаенные углы, чтоб насладиться какой-нибудь книгой. На пятом году возраста он, без всякой подготовки, пишет уже довольно остроумные для таких лет сочинения, задает себе вопросы, что «мой мсье» обязан делать. Грубая, могучая, оригинальная душа, симпатичный, откровенный характер, но вместе с тем полный огня и энергии. Как смело и бойко, при своем неуклюжем теле, глядит он на мир своими светлыми глазами, – и чего нельзя сделать из него при дельном и правильном воспитании? При подобных качествах было бы лучше, если б люди предоставили его самому себе.