Герои, почитание героев и героическое в истории - Карлейль Томас

Когда они втерлись ко двору и поле битвы перенесли в Версаль, где красовался великий монарх, окруженный женщинами и льстецами, деятельности Мирабо представился более широкий простор. Военная карьера была для них открыта, но это была не единственная и не главная карьера. Они знали, что на другом поприще валятся золотые яблоки, а на этом придется подбирать одни только свинцовые пули. Взгляните, например, на Брюно, графа Мирабо, как он ведет себя. Он походит на носорога, на которого надели хомут и впрягли в экипаж, а его страшный рог украсили целым кустом лилий. Однажды он гнался за «голубым человеком» (род докучливого камер-лакея в Версале) до самых дверей королевского кабинета. Разгневанный король приказал герцогу де Лафельяду посадить Мирабо под арест. Мирабо отказался повиноваться, он вовсе не желал подвергаться наказанию, что проучил дерзкого лакея. Он во что бы то ни стало решился явиться к королевскому столу, пусть сам король прикажет его арестовать. И действительно, он явился к обеду. Король спросил герцога, почему он не исполнил его приказание. Герцог принужден был объяснить все дело, и король ласково, но величаво заметил: «Мы уже давно знаем, что он сумасшедший, оставьте его в покое», – и носорог Брюно пошел своей дорогой.

Незадолго до появления на свет нашего старика маркиза род Рикетти готов был угаснуть. Жан-Антуан, известный впоследствии под именем «Серебряного Воротника», во время своей молодости участвовал во многих сражениях и однажды в один час получил двадцать семь ран. Более гордого, справедливого и горячего человека не представит ни одна биография. Он бросал в реку Дюранс сборщиков податей и акцизных чиновников (хотя в других отношениях был систематический человек), когда их требования были несправедливы. Подобной короткой расправой он выжил из своих сел и имений всевозможных адвокатов. Кроме того, он разводил виноградники и помогал крестьянам. Возвращаясь с войны (по рассказам старожилов), он проезжал через Францию с громадной свитой и одним взглядом наводил страх на содержателей гостиниц, раболепно спешивших исполнять все его приказания. При этом он пил много, хотя никто не замечал, чтоб вино производило на него действие. Он был высокий, стройный мужчина, сильный умом и телом, «правая рука» Вандома во всех походах. Однажды Вандом представил его «Людовику Великому», восхваляя его храбрость, но взбалмошный Рикетти испортил все дело. Подняв свою израненную голову, он возразил: «Да, государь, если б я не сражался, а держался двора и делал бы подарки какой-нибудь шлюхе, то, вероятно, более выиграл бы в жизни и не получил бы столько ран». Великий король, «с головы до пят король», мгновенно переменил разговор.

Но читателю не мешает еще взглянуть на ту битву, где наш герой получил двадцать семь бесполезных ран. «Битва при Казано» для большинства из нас дело совершенно темное, да и память о принце Евгении и Вандоме постепенно исчезает, как исчезает память о всех людях и битвах. Но, странным образом, следующая историческая картинка не лишена некоторого, хотя временного, интереса.

«Мой дед предвидел этот маневр (это рассказывает граф, а не маркиз Мирабо; принц Евгений занял мост, который защищал дед), но он избег грубой ошибки, случившейся при Мальплаке и Фонтенуа, и не напал на такую сильную колонну, быстро продвигавшуюся вперед, напираемую своим арьергардом. Дав ей время приблизиться, он поднимает на ноги свой отряд, прилегший на землю, и стремительно атакует неприятеля во фланге, разъединяет его и в беспорядке гонит обратно через мост. Поправив, таким образом, дело, он снова занимает свою прежнюю позицию на мосту. Тем прикрывает свой отряд от убийственного огня неприятельской артиллерии, расположившейся на другом берегу реки и наносившей ему, во время боя, значительный вред. Вандом, полным галопом, спешит к атаке, но находит, что она уже кончена, а весь отряд преспокойно улегся на землю, только виднеется одна высокая фигура полковника. На приказание его также прилечь, чтоб не быть подстреленным неприятелем, верный слуга отвечает: «Никогда без нужды я не подвергну себя опасности; мой долг быть здесь, но у вас, монсеньор, нет этого долга. Я отвечаю за позицию, но уезжайте, иначе я сдам ее». Но Вандом, именем короля, приказывает ему лечь. «Убирайтесь вы и с вашим королем, я исполняю свой долг!» – И великодушный Вандом принужден был уступить.

Вскоре после этого моему деду раздробило руку. Он перевязал ее носовым платком и не оставил своей позиции, потому что ожидал новой атаки. Когда же неприятель атаковал его, он схватил в руки секиру, повторил прежний маневр и снова погнал врага через мост. В то самое мгновение, когда, считая дело поконченным, он отвел свое войско и приводил его в порядок, пуля ударила ему в шею и повредила сухую жилу. Он упал на мост, солдаты пришли в замешательство и обратились в бегство. Монтолье, мальтийский рыцарь, его родственник, также раненный подле него, разорвал свою рубашку, чтоб остановить ему кровь, но от собственной раны лишился чувств. Старик сержант Лапрери просил полкового адъютанта Годена помочь ему перенести раненого полковника с моста, но тот отнекивался, говоря, что полковник уже мертв, так что добряк Лапрери успел только прикрыть голову полковника походным котлом и пустился бежать. Неприятель, пользуясь беспорядком, хлынул вслед за ним, а за пехотой уже по пятам следовала кавалерия. Когда Вандом увидел, что линия прорвана, неприятель укрепился на другом берегу реки и, следовательно, мост взят, то вскричал: «Ах, верно, Мирабо убит!» – вот вечно памятная и лучшая для нас похвала!»

Как близок был в эту минуту конец всему роду Мирабо, как без жалкого походного котла не только бы не было настоящего очерка, но и Французской революции, да и самая Европа, может быть, имела бы другой вид – вот вопросы, над которыми может призадуматься человек, любящий подобного рода вопросы. Но кроме этого, он без особых усилий может размыслить еще о том, что не только Французская революция и настоящий очерк, но и все революции, очерки и деяния, как бы они там ни назывались, великие или ничтожные, совершившиеся в этом мире, нередко зависят, во время их развития, от мелочей, каких-нибудь походных котлов, только не все мы замечаем это. Так загадочно историческое развитие, так невыполнима теория причин и действий и неудачны все человеческие вычисления! Какие узенькие мосты случая, зияющие и поглощающие людей вековые бездны перешел ты, читатель (существо первой важности), со времен Адама и до наших дней, чтоб достичь здравым и невредимым настоящего положения!

Но как бы то ни было, а «Серебряный Воротник», благодаря «хирургическому чуду», снова был возвращен к жизни и, подперев свою израненную голову «серебряным воротником», долгое время еще странствовал по земле, окруженный почетом и чуждый страха. К числу его знаменитых дел, между прочим, принадлежит и то, что он произвел на свет, посредством достойного брака, Мирабо – «друга человечества», который, в свою очередь, дал жизнь Мирабо – «глотателю формул». Последний сам воздвиг себе чудный погребальный костер, который своим пламенем озарил не только судьбу древних Рикетти, но много любопытных событий, пребывавших во мраке забвения.

Может быть, ни один член семьи Рикетти не отличался такой оригинальностью, как «друг человечества», к истории которого, следуя хронологическому порядку, мы наконец пришли. Рикетти, сковывавший горы цепью и прикреплявший к ней звезду с пятью лучами, был только его первообразом. Могучий и прочный, как дуб, и такой же суковатый и трудно раскалывающийся, – так как все его волокна идут в различном направлении, – он смело мог переносить удары судьбы и возбуждать удивление целого мира. Это было существо замечательное, подозрительное, достойное любви и ненависти. Трудно поверить, чтоб среди пошлого литературного бренчания разных Гриммов с их корреспонденциями и самовосхвалениями мог существовать во Франции такой продукт природы, как друг человечества. В этом одном маркизе заключалось так много материала, что из него можно бы было сформировать целые армии философов. В то время как разглагольствуют и пишут похвальные речи разные Томасы, философствуют Морелли, морализируют Мармонтели, Дидро делаются энциклопедическими головами, а тощие Бомарше порхают на крыльях Фигаро, – старик маркиз сидит в своем углу. А между тем он был также писателем и владел таким талантом, каким со времен Монтеня едва ли кто был наделен из французских писателей. Но это ни к чему не повело, потому что его талант хранится в кабинете редкостей какого-нибудь антиквара, тогда как таланты других составляют товар, который можно найти на всех рынках и спрос на который никогда не прекращается. Таков уж мир. Но впрочем, нам нечего упрекать его. Разве даровитый маркиз не существует для нас? Разве мы не можем пользоваться его трудами, более долговечными, чем труды какого-нибудь Томаса!