Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились - Герберт Фейс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Миколайчик, вернувшись из Москвы, тотчас же посоветовался со своими коллегами в Лондоне, принимать или не принимать условия, предложенные Сталиным. Прежде чем принять решение, он снова попытался определить, как далеко зайдет поддержка британского и американского правительств. Он обратился к Черчиллю с серией вопросов:
1. Поддержит ли британское правительство предложенное расширение польских границ на западе, если американское правительство с этим не согласится?
2. Одобрит ли оно расширение границы Польши до Одера, включая Штеттин?
3. Гарантирует ли оно границы и независимость новой Польши?
2 ноября британское правительство ответило, что оно будет поддерживать расширение польских границ на западе и считает, что польское правительство имеет право продлить свою территорию до Одера. Оно охотно даст необходимые гарантии, но только совместно с Советским Союзом.
В личном письме и через своего посла в Вашингтоне Миколайчик добивался от Рузвельта ответов на эти вопросы, умоляя его вступиться перед Сталиным за Львов и нефтяные промыслы. Государственный департамент побуждал президента высказаться от имени американского правительства по обсуждаемым вопросам. Договорились, что Гарриман, которому предстояло возвращаться из Вашингтона в Москву через Лондон, передаст Миколайчику письмо, в котором будет обрисована позиция американского правительства, и в то же время скажет, что если он хочет, то он (Гарриман) по возвращении в Москву объяснит Сталину, почему президент считает, что Львов следует оставить Польше. Тут уместно привести высказывание Хэлла, что политика Рузвельта заключалась в том, чтобы «…не класть Соединенные Штаты на постель из крапивы».
Письмо, подписанное Рузвельтом, было сочувственным по тону. но осторожным в обещаниях. В нем снова утверждалось, что правительство Соединенных Штатов твердо стоит за сильную, свободную и независимую Польшу и оно не будет возражать против любого соглашения, которого польское, советское и британское правительства достигнут по будущим границам Польши, в том числе имея в виду и обещанную компенсацию от Германии. Но в нем не было обещания гарантировать границы, установленные при таких вынужденных обстоятельствах. Настоящая позиция объяснялась тем, что на организацию безопасности, спланированную в Думбартон-Окс, будет возложено наблюдение за сохранностью установленных границ.
Прежде чем отдать это письмо Миколайчику, Гарриман показал его Черчиллю и Идену. Те сочли, что оно сможет прояснить ситуацию. Затем, 22 ноября, он передал его Миколайчику, который впал в пессимизм и со страхом наблюдал события в Польше, где влияние коммунистов на люблинский комитет и даже на его лондонское окружение становилось все более заметным. Он заявил Гарриману об убежденности в том, что не сможет получить достаточной поддержки своей программы примирения с советским правительством и люблинскими поляками. Его помощники, объяснил он, уверены в склонности советского правительства к насаждению в Польше коммунизма; он намерен ждать окончательного освобождения Польши, чтобы организовать в стране сопротивление против господства русских, и надеется, что в недалеком будущем Россия под влиянием американцев и британцев позволит польскому народу выбрать собственное правительство. Поэтому он считает несправедливым просить президента пытаться склонить Сталина к компромиссу по Львову, а также месторождениям нефти и поташа.
Миколайчик фактически решил устраниться от дел. Позже он так выразил свои чувства: «Мы находимся все в большей изоляции. „Большая тройка“ или открыто, или скрыто смотрит на нас как на нарушителей их единства… Мой кабинет чувствовал, что я пошел на значительные компромиссы, хотя я им объяснил: если все основные державы признают люблинскую группу, они будут отрезаны от польского народа».
Черчилль и Идеи понимали, что в данных обстоятельствах им не удастся отговорить Миколайчика остаться. Американское правительство вздохнуло. Новый кабинет, созданный в Лондоне после отставки Миколайчика, был антисоветским, если не считать премьер-министра Арцишевского, старого лидера социалистов, которого самолетом привезли из Варшавы. И все же американское и британское правительства вынуждены были по-прежнему считать его законным правительством Польши. Однако, если советское правительство решит не признавать его, а полностью признает люблинский комитет, разрыв в коалиции станет заметным и открытым. В это время больше всего боялись проблем на Западном фронте, таких, например, как отчуждающая ссора.
Ввиду угрожающей опасности Рузвельт все же решил глубже изучить проблему Польши. В течение следующих двух недель он несколько раз убеждал Сталина воздержаться от каких-либо значительных решений по польскому вопросу до тех пор, пока они не встретятся втроем. В особенности он просил маршала воздержаться от признания люблинской группы временным правительством Польши. Он подчеркнул, что освобождена пока только малая часть Польши и у польского народа пока нет возможности выразить свою политическую волю. Но советское правительство в последний день 1944 года пошло напролом и сообщило-таки о признании Национального комитета временным правительством.
И президент, и премьер-министр с трудом подавляли свое негодование. Они сполна платили за коалицию и военное сотрудничество с Советским Союзом. Вероятно, ради будущего мира они принимали ситуацию, полные последствия которой скажутся в будущем. Но они были полны решимости не признавать только что созданное временное правительство Польши. Они цеплялись за надежду при встрече убедить Сталина присоединиться к ним и вместе с ними добиваться, чтобы в этом правительстве были шире представлены все слои польского общества и чтобы польский народ имел быстрый и реальный шанс выбрать свое правительство и определить свою конституционную структуру. На этих условиях Черчилль был готов подтвердить принятие границ, очерченных Сталиным в ноябре, а президент, по-прежнему склонный сохранить Львов за Польшей, был готов, если понадобится, уступить.
Что касается бывших жителей обсуждаемых территорий, освобожденных от немцев, советское правительство уже заявило, что все уроженцы мест, находящихся к востоку от границ 1939 года, являются русскими. Американская военная штабная группа полностью придерживалась правила, согласно которому эти «перемещенные лица» принадлежат к той национальности, к которой сами себя относят.
Но в недели, предшествующие Ялтинской конференции, обстановка становилась все мрачнее. До сих пор советское правительство не возражало, чтобы западная граница Польши проходила по Одеру, возможно включая города Штеттин и Бреслау. Внезапно появились признаки, что русские собираются отодвинуть эту границу еще дальше на запад. Например, в «Правде» появилась длинная статья министра пропаганды Национального комитета Польши, утверждающая, что новая граница на Одере должна проходить к месту слияния нижней (западной) Нейсе, а затем к югу, по Нейсе, к чешской границе возле города Герлиц. В регионах, которые впервые было предложено уступить Польше, жило несколько миллионов немцев. Их и еще примерно шесть миллионов человек, живущих к востоку от Одера, предстояло переселить в Германию. Если коммунисты будут контролировать Польшу, они будут крепко давить на всю Германию и Западную Европу. Более того, эту границу рано или поздно придется защищать силой. Поэтому, отправляясь в Ялту, президент и премьер-министр не могли знать, с какими новыми требованиями они столкнутся.
Не было часа, чтобы во время конференции не возникал польский вопрос. Он обсуждался и в частных беседах Черчилля, Сталина и Рузвельта; и на групповых встречах министров иностранных дел; и чуть ли не на всех пленарных заседаниях. Он стал испытательным полигоном для идей Запада и коммунистической России – двух концепций безопасности.
Бесконечный спор всегда вертелся вокруг двух вопросов:
1. Где должны проходить границы Польши? Ответ на этот вопрос определял, сколько жизненного пространства получат польский и немецкий народы.
2. Кто будет руководить Польшей? Ответ на этот вопрос, скорее всего, определял, будет ли Польша независимым государством или зависимой частью советской зоны контроля.
В самой первой беседе по этому вопросу Рузвельт попытался уговорить Сталина немного смягчить позицию в отношении западных границ. Он скорее убеждал, нежели спорил. Он вспомнил, как в Тегеране говорил, что, по его мнению, американский народ одобряет линию Керзона в качестве восточной границы Польши, но, если советское правительство согласится оставить Польше Львов и нефтяные месторождения в этой области, это будет выглядеть очень благородно.
Так зафиксировано в записках Болена. Из записок Мэттьюза об этой встрече создается несколько иное впечатление о замечаниях Рузвельта: «В Соединенных Штатах живут шесть или семь миллионов поляков. Как я говорил в Тегеране, я в основном одобряю линию Керзона… Поляки хотели бы получить Восточную Пруссию и часть Германии. Мое положение на родине укрепилось бы, если бы Советский Союз смог что-нибудь уступить Польше. В Тегеране я поднял вопрос о том, чтобы отдать им Львов. Сейчас последовало предложение отдать им нефтяные месторождения к юго-западу от Львова. Я не делаю определенного заявления, но надеюсь, что маршал Сталин сможет сделать шаг в этом направлении».
