Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились - Герберт Фейс

Президент и Сталин, похоже, не обсуждали, что случится, если Чан Кайши не согласится. Но из всего документа видно, что ни Рузвельт, ни Сталин не сомневались в согласии Чан Кайши.

Оба, похоже, находились в затруднении, когда и каким образом сообщить Чан Кайши о соглашении и о просьбе выполнять его. Никто из них не верил, что этот договор, как бы ни был он связан с обещанием Советского Союза вступить в войну, останется в секрете, если рассказать о нем Чан Кайши. Сталин предположил, что безопаснее всего было бы известить о нем генералиссимуса, когда в конце апреля Сунь приедет в Москву; ведь к этому времени, как он предполагал, советские войска на маньчжурском фронте будут достаточно сильны, и можно будет рискнуть огласить свои намерения, чтобы японцы узнали о них и сделали первый шаг. Президент согласился предоставить Сталину выбор времени для извещения Чан Кайши. А когда Сталин заявил о своем желании, чтобы американское правительство первым связалось с Чан Кайши, так как он заинтересованная сторона, президент пообещал сделать это через посла Хэрли.

Решая вопросы, имеющие прямое отношение к Китаю, президент, наверное, думал, что китайское правительство будет гарантировано от военных действий Советского Союза и возможного сотрудничества Советского Союза с китайскими коммунистами. Дело в том, что заключительный параграф договора гласил: «Советский Союз, со своей стороны, выражает готовность заключить с национальным правительством Китая пакт о дружбе и союзе между СССР и Китаем с целью оказания помощи вооруженными силами для освобождения Китая от ига Японии».

В оригинальных документах ничто до сих пор не проливает прямого света на мнение президента о ценности и смысле этого положения в договоре. Но в мемуарах Черчилль пишет, что Сталин согласился поддержать националистическое китайское правительство. Но он не дает понять, является ли это просто его интерпретацией заключительного параграфа договора, приведенного выше, или Сталин говорил об этом в частной беседе с ним 10-го или в какой-либо иной день. Гарриман в своем заявлении утверждает, что президент «…добился от Сталина обещания поддержать Чан Кайши».

Предположительно, президент ожидал, что констатация всех условий, содержащихся в этом соглашении, приведет к улучшению китайско-советских отношений; а пакт о дружбе и союзе, который будет заключен, гарантирует положение национального правительства Китая. Упорство, с которым Сталин, в ходе их беседы в Ялте. предъявлял свои требования, похоже, не вызвало у Рузвельта беспокойства, хотя позже это дало возможность советскому правительству договориться с Китаем о еще более высокой плате за дружбу. Но, повторим, именно из этой части договора менее, чем из других, ясно, что думали Рузвельт и Сталин.

Черчилль и его помощники из министерства иностранных дел знали, что американское и советское правительства торопятся с соглашением о претензиях русских на Дальнем Востоке. Прямо перед пленарным заседанием 10-го Сталин рассказал премьер-министру о предложениях, которые он сделал Рузвельту. Вероятно, он хотел выведать у Черчилля, как тот относится к желанию американцев иметь порты, находящиеся под международным контролем, ввиду упоминания Рузвельта о том, что подобный же режим можно установить и в Гонконге. О своем ответе Черчилль рассказал нам только вот что: «Я ответил, что мы будем приветствовать появление русских кораблей в Тихом океане и сделаем все, чтобы свести к минимуму потери русских в русско-японской войне».

Из-за нехватки времени мало вероятно, чтобы или он, или Идеи снова обсуждали эту тему с Рузвельтом.

Когда в последние часы конференции законченное соглашение по Дальнему Востоку принесли на подпись вместе с остальными. Черчилль подписал его без возражения. В мемуарах он объяснил причины своей любезности: «Я должен ясно дать всем понять, что. хотя я от имени Великобритании присоединился к соглашению, ни я, ни Идеи не принимали участия в его создании. Оно считалось делом американцев, и, безусловно, представляющим первостепенный интерес для их военных операций. Мы не претендуем на его авторство. Во всяком случае, с нами не посоветовались, а попросили одобрения. Мы и одобрили… Для нас эта проблема была отдаленной и второстепенной».

Вероятно, премьер-министру не хотелось соглашаться, но нужно было поддержать статус-кво Британской империи на Дальнем Востоке. Примечательно, что Стеттиниус в более позднем отчете докладывает, будто один из его друзей в британском правительстве рассказал ему: Идену надоело убеждать премьер-министра не подписывать соглашение, а Черчилль объяснил, что собирается подписать, «чтобы Великобритания смогла остаться на Дальнем Востоке», а также потому, что «…он крепко верит Рузвельту и чувствует, что может полностью полагаться на мнение президента в этом вопросе». Однако Черчилль нигде не упоминает о каком-либо подобном разговоре с Иденом.

Можно также задаться вопросом, не считал ли он свою уступчивость справедливой платой за инициативу, предоставленную Великобритании в Юго-Восточной Азии.

Как и было договорено, наличие соглашения хранилось в тайне. О нем не упомянули в совместном коммюнике, выпущенном в конце конференции. Никто из трех его авторов не обмолвился о нем в публичных отчетах о конференции. Эта секретность преследовала несколько целей. Она гарантировала Советскому Союзу военную безопасность, откладывала любую возможную реакцию китайского правительства или китайских коммунистов на соглашение и предотвращала активные дебаты в Соединенных Штатах. которые ослабили бы единство союзников. Но именно эта секретность придавала соглашению зловещий оттенок, что стало одной из причин появления бурного интереса и преувеличения его важности в публичных спорах.

В конечном счете, его главным итогом вполне могло оказаться следующее – скорее Япония потеряет свою империю и положение на Азиатском континенте, чем Советский Союз откажется от своих притязаний.

Но сомнения и споры начались позже. Авторы договора расстались в Ялте с чувством, что соглашением о действиях в северной части Тихого океана они вовлекли в свою коалицию еще одного члена и расчистили дорогу Китаю, чтобы он мог свободно войти в нее.

Временного соглашения достигли и по Корее. В Каирской декларации американское, британское и китайское правительства обнародовали решение, что «…в свое время Корея станет свободной и независимой». В той же беседе 8 февраля Рузвельт поднял вопрос о практическом осуществлении этого вопроса. Он спросил мнение Сталина об опеке над Кореей, осуществляемой советскими, американскими и китайскими представителями, и предложил при необходимости сохранять ее в течение двадцати или тридцати лет с целью подготовки страны к самоуправлению. Сталин сказал, что чем короче будет этот период, тем лучше. Он поинтересовался, предполагается ли размещение в Корее каких-нибудь иностранных войск. Президент ответил отрицательно, и Сталин выразил одобрение. Тогда президент сказал, что не считает таким уж важным приглашать британцев к участию в опеке над Кореей, но боится их обиды, если их оставить в стороне. Сталин согласился с этим и добавил: «Фактически премьер-министр может нас убить».

Это совпадение идей по Корее не отражено в секретном соглашении или как-то иначе. Никто даже не задумался, согласится ли корейский народ на опеку вместо того, чтобы требовать немедленной независимости.

По контрасту со своим дерзким желанием разрешить оставшиеся территориальные вопросы на Дальнем Востоке, президент в Ялте осторожно избегал ответственности за решение польского вопроса. Эта проблема мучила Черчилля, тревожила Рузвельта и провоцировала Сталина.

Надежда, с которой премьер-министр уехал из Москвы в октябре, оказалась совершенно тщетной. Расхождение между двумя группами стало еще шире. Люблинская группа относилась к правительству в изгнании (по-прежнему признаваемому Соединенными Штатами и Великобританией) враждебно и пренебрежительно. Советское правительство обвиняло лидеров польского подполья, руководимых из Лондона, в саботаже и убийстве и арестовывало его членов. Командиры Красной армии в Польше и их местные польские друзья отказались позволить британцам и американцам направить в страну наблюдателей или офицеров связи. Поляки, рассеянные по всему миру, боялись возвращаться или получали отказ во въезде.

Миколайчик, вернувшись из Москвы, тотчас же посоветовался со своими коллегами в Лондоне, принимать или не принимать условия, предложенные Сталиным. Прежде чем принять решение, он снова попытался определить, как далеко зайдет поддержка британского и американского правительств. Он обратился к Черчиллю с серией вопросов:

1. Поддержит ли британское правительство предложенное расширение польских границ на западе, если американское правительство с этим не согласится?