Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман

вскрывают, кости ссыпают в общую могилу, а освободившиеся мины заполняются новыми гробами. И это никого не смущает, ибо номера скорее забываются, чем имена, когда они вырезаются на камне.

– А те, за кого родные не могут уплатить двести пиастров? Как поступают с ними?

– Тех просто сразу зарывают в землю, – отвечал Абадио.

– И больше их не беспокоят?

– Нет. Зачем же? Какая от них польза?

– Значит, беднякам у вас гораздо спокойнее лежать в могиле, чем богатым? – пошутил Головнин.

– О, синьор! – отвечал Абадио. – Наша святая религия учит нас, что на том свете бедняки пользуются всеми удобствами.

– У вас здесь это очень хорошо показано, – заметил Головнин, покидая лимское кладбище как достойную частицу этого достопримечательного города.

Глава 15

Страдания мичмана Литке

Фрегат «Камчатка» был совершенно готов к дальнейшему плаванию. Оставалось только погрузить небольшой запас воды, так как на судне было ещё много пресной воды, взятой в Бразилии. Но при наливе среди полных бочек обнаружили и одну порожнюю при плотно забитом шпунте. Оказалось, что её прогрызли крысы. Из-за этого пришлось пересмотреть все бочонки, что потребовало немало времени.

Узнав о проделке крыс, Головнин вызвал к себе Скородумова и спросил его:

– Слышали, Владимир Иванович, что натворили у нас крысы?

– Слышал, – отвечал Скородумов, – и даже придумал, как избежать сего на будущее время.

– Что же вы придумали? Ежели сим животным не давать воды, то они прогрызут у нас все бочки. А ежели поставить им воду в лоханках, то при первом волнении её выплеснет.

– Совершенно верно, – подтвердил Скородумов. – Надо соорудить вот какой снаряд… Взять неглубокое корытце, в которое положить губку, а над ней, на особливой подпорке, укрепить горлом вниз бутылку с водой, так приткнутую пробкой, чтоб из неё на губку вода падала по капле. Крысы смогут пить воду из губки, а плескаться она не будет.

Приспособление это было одобрено, и крысиные водопои расставлены во всех трюмах.

Случай этот в течение нескольких вечеров обсуждался на баке. Все хвалили Скородумова за догадливость. Не одобрял его выдумки только один Тишка.

– Вы думаете, ребята, что этому Скородуму жаль бочек? – говорил он. – Ему жаль крыс. Сколько зубов должна крыса обломать об дубовый бочонок, чтобы прогрызть его! А теперь пожалуйте на готовенькое! Я вот объясню Василию Михайловичу, как буду подавать ужин. Ну и вредный человек, этот Скородум!

К ночи «Камчатка» вышла в море. Началось долгое и спокойное плавание в жарком поясе.

Ровный, умеренный пассат наполнял паруса шлюпа день и ночь. «Камчатка» шла спокойно, слегка накренившись на один борт, при несмолкаемом шуме ветра в снастях, под шорох морских волн, разрезаемых носом корабля.

В один из таких дней Матюшкин отстоял свою первую, мичманскую вахту и так остался доволен этим, что просил товарищей меняться с ним своими вахтами.

Головнин, внимательно наблюдавший за ним, похвалил молодого мичмана.

– Ну вот, видите, мичман, – сказал он. – Я так и знал, что, в конце концов, мы сделаем из вас мореходца не хуже других… – Затем, помолчав немного, заговорил, как бы отвечая на другую занимавшую его мысль: – Знаете, друг мой, нет плавания успешнее и спокойнее, как с пассатным ветром. Но нет и ничего скучнее. Поглядите кругом… Океан и с севера, и с юга, и с востока, и с запада, и ни одного паруса, ни одной грозовой тучи. А моряку бы бури! Погодите, мичман Матюшкин, вы ещё их полюбите…

В ночь на 8 апреля «Камчатка» пересекла Северный тропик, а 29-го, после полудня, увидели камчатский берег.

Мыс Безымянный один более или менее ясно выделялся из тумана, закрывавшего от взоров мореплавателей берег родной земли.

– Вот она опять, матушка Расея! – заговорил Шкаев, глядя на этот мыс, остро вдающийся в бледный океан.

Около Шкаева собрались бывшие диановцы – Тишка, его извечный «враг» Скородумов, Савельев. Подошёл сменившийся с вахты Филатов. Для всех них это были уже знакомые места. Старых диановцев окружили новички, никогда не бывавшие здесь.

Тишка рассказал о том, как он объехал с Василием Михайловичем всю Камчатку на собаках.

– Тут, братцы, собака – первое дело, – говорил он, – как у нас, скажем, лошадь. А лошадей на всю Камчатку голов с пяток, более не найдётся. Пётр Иванович Рикорд страсть как просил нас с барином привезти ему дрожки лошадиные из Петербурга. Никак, говорит, невозможно свою барыню на собаках катать, дюже пугается.

– Это он тебе говорил? – с усмешкой спросил Скородумов.

– А хоть бы и мне! – отвечал Тишка.

Головнин, заложив руки за спину, молча ходил взад и вперёд по палубе. Его разбирало нетерпение: стояли в виду берега, а подойти ближе из-за пасмурности и противного ветра не могли.

Затем повалил снег, который сразу выбелил весь корабль, сделав все снасти в три раза толще, чем они были, и закрыл непроницаемой завесой последний клочок камчатского берега – мыс Безымянный.

Так прошли сутки, другие, третьи… Все возвратились к своим обычным делам. Кто был свободен от вахты, сидели по каютам, читали книги, в кубрике матросы в одной кучке играли в орёл или решку, бросая над разостланным одеялом медный екатерининский пятак; в другой – Кирюшка Константинов сказывал сказку про царевну Лукерью, заснувшую по козням злой волшебницы в молодых годах.

Все жили в спокойном ожидании входа в Петропавловскую гавань.

Только в каюте мичманов Врангеля и Литке было не совсем спокойно.

Врангель, лёжа, как всегда, с книгою в руках, был занят чтением записок Крашенинникова о Камчатке. Литке же то садился на свою койку, то метался взад и вперёд по каюте.

На днях капитан снова его пробрал. Лейтенант Кутыгин передал через Литке приказание команде о смене парусов. Литке спутал названия снастей, сбил этим с толку команду, и в конце концов фрегат перестал слушаться руля.

Это так огорчило и возмутило Василия Михайловича, что он вызвал Литке в капитанскую каюту и, против обыкновения, не только не пригласил садиться, а даже выдержал его у двери в течение нескольких минут, делая вид, что чем-то занят.

Наконец он встал, прошёлся несколько раз из угла в угол, затем заговорил сухо, строго и даже резко:

– Господин Литке! Я взял вас на шлюп по просьбе Сульменова. Каюсь в этом. Но всё ж таки я брал мичмана, сиречь морского офицера, а не сбитенщика с кронштадтского базара. Оказывается, вы до сих пор ещё не знаете службы!

– Мне негде было ей научиться, – с юношеской искренностью отвечал Литке.

– Но у вас нет даже книжных знаний, хотя вы не выпускаете книги из рук.

– Мне