Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман

но быстро и искусно он, без всяких жалоб со стороны жителей, рассортировал их по их достатку и положению, добавив однако же с прежней ворчливостью:

– Теперь рыба к нашим берегам хоть не приходи!

Через неделю из того же склада была назначена выдача местным охотникам пороха и свинца, привезённых на том же шлюпе. Теперь охотничьи припасы выдавались Рикордом в достаточном количестве, чтобы освободить занимавшееся охотой население от кабалы купцов, наезжавших раз в год за пушниной и выдававших под неё охотникам втридорога порох и свинец.

К выдаче явился и курилец Алексей, так и не покинувший Камчатки после возвращения из японского плена. Он жил со своей семьёй на одном из далёких стойбищ в качестве старшины, поставленного Рикордом, и каждую весну являлся за получением положенной ему пенсии свинцом и порохом.

Увидев Головнина, он сначала испугался, словно перед ним предстал выходец с того света, потом бросился к нему и стал трясти руку со словами:

– Капитана! Капитана! Ты живая? И я живая. Айда ко мне на станок!

Но Василий Михайлович в гости к Алексею не поехал, зато одарил его всякой всячиной, в том числе и новым охотничьим ружьём, привезённым из Петербурга. Алексей же заставил его взять от него шкурку убитой им чернобурой огнёвки-лисы с таким чудесным мехом, что стоило его только встряхнуть в темноте, как от волоса сыпались искры.

Когда нарушенная приходом «Камчатки» жизнь посёлка вошла в обычную колею и всё, о чём друзьям нужно было поговорить, было переговорено, Рикорд повёл Василия Михайловича показывать своё хозяйство.

Прежде всего Головнин обратил внимание на то, что среди домишек, разбросанных в полнейшем беспорядке, появилась теперь правильно распланированная улица, наполовину уже застроенная новыми домами.

На одном из них он увидел вывеску: «Лазарет». Здесь их встретили два лекаря и фельдшер, выписанные Рикордом из Иркутска. На чистых койках лежали больные, которые до того лечились только у знахарей.

– Это доброе дело ты сделал, Пётр, – сказал Василий Михайлович Рикорду. – Но о сём уж наслышан: чай, сам вёз тебе на шлюпе всякую всячину для твоего лазарета.

Из лазарета прошли в ремесленную школу, где камчадалы обучались кузнечному ремеслу.

– До того у меня по всей Камчатке было три-четыре слесаря и кузнеца, – говорил Рикорд. – Некому было выковать топор или дверную петлю. А теперь вот готовлю уже второй выпуск.

– Весьма отрадно всё сие видеть, – говорил Головнин. – А помнишь ли, Пётр, ты сказывал, что любезней тебе южное море, чем этот холодный, уединённый край? Значит, недаром ходили мы с тобою в гости к Курганову и к нашему инспектору классов в Кронштадте, не зря читали хорошие книги, мечтали о пользе России. Весьма, весьма радостно, Пётр, – повторял он.

– Ты погляди ещё, – отвечал Рикорд, – что сделала Людмила Ивановна. Огороды у жителей погляди, скотный двор её, телят. Трудов её, пожалуй, поболе моего. Она мне добрый помощник. Мне её и хвалить не пристало – жена, а всё же помысли, Василий Михайлович! Из тёплых равнин любезной своей Украины не побоялась приехать ко мне в сей дикий климат. В собачьих нартах ехала, на колёсах и верхом на оленях. Ведь десять тысяч вёрст! А для каких трудов? Не для светской жизни ехала!

– То русская женщина, – сказал Василий Михайлович с уважением. – Великого удивления они достойны! Может быть, Пётр, когда-нибудь поэт напишет оду им не хуже, чем Фелице[153]!

– И я так думаю. – Рикорд обнял старого друга, не в силах побороть волнения.

Глава 18

Русские робинзоны

Стоял уже июнь, тёплое на Камчатке время. От нагретой земли с гор по вечерам тянуло запахом трав, который не могли заглушить даже запахи близкого океана. Всё уже было готово к обратному плаванию «Камчатки»: вода налита, дрова привезены, скот, пригнанный из Большерецка, и овощи – дар Людмилы Ивановны – погружены на шлюп.

Прощальный вечер, данный Рикордом Головнину и его офицерам, затянулся до утра, и прямо из-за стола гости отправились на корабль.

– Прощай, Пётр, – сказал Василий Михайлович. – Прощай! От берегов Америки я пойду прямо в Европу. Ласкаю себя надеждой, что снова увидимся, уже в Петербурге. Премного ценю твои труды на пользу сего края и всем буду рассказывать о том в столице. А вам, Людмила Ивановна, – обратился он к жене Рикорда, – низко кланяюсь за ваше не женское мужество и старания на пользу здешних жителей и за тёплый приём, оказанный нам!

В полдень «Камчатка», провожаемая прощальным салютом береговой батареи, вышла из Петропавловской гавани в Авачинскую губу, но противный ветер удержал мореплавателей на целых четыре дня.

В один из этих дней совсем близко показалось небольшое двухмачтовое судно под русским флагом. Суда обменялись сигналами, и Василий Михайлович пригласил к себе капитана.

То оказался бриг «Бобр» Российско-Американской компании под командой штурмана Васильева, посланный снять с острова Медного одиннадцать охотников, высаженных там семь лет назад для промысла и позабытых.

Выслушав рассказ Васильева об этих брошенных на произвол судьбы людях, возмущённый Головнин предложил пойти вместе на поиски их.

Васильев с радостью принял предложение, и бриг, зайдя лишь не надолго в порт для погрузки балласта и дров, наутро был снова подле «Камчатки», чтобы, не теряя времени, идти в дальнейшее плавание.

Оба корабля, выбравшись на морской простор, взяли курс к Шикунскому носу.

Вечером прошли нос Шикунский и повернули к Беринговым островам. Через три дня открылся в сильной пасмурности остров Медный.

Когда к острову подошли ближе, суда разошлись, обходя его с востока и с запада, беспрерывно осматривая берега в зрительную трубу.

К вечеру Васильев заметил в одном из заливчиков острова поднимающийся кверху тонкий дымок.

– Никак наши! – крикнул он.

Его помощник тоже навёл свою трубу по направлению дыма и сказал:

– Дым и есть, а под ним жильё. Вижу крышу из пловучего леса.

– Пальни из пушки на вызов людей и, кроме того, два раза для «Камчатки», чтобы зря не искали. Да подними флаг, – распорядился Васильев.

И с «Бобра» дали один и вскоре за ним ещё два выстрела. Одновременно на бриге были убраны паруса и брошен якорь.

Головнин, услышав далёкий отголосок выстрелов, приказал повернуть обратно и стал лавировать против ветра, чтобы приблизиться к «Бобру».

Туман разошёлся. Наступила короткая июльская ночь, похожая на сумерки. В эту ночь никто не спал на кораблях, ожидая поскорее увидеть этих затерянных среди холодной пустыни охотников. Ведь то были русские Робинзоны.

Наступил долгий северный рассвет.

Но почему до сих пор на берегу не видно людей?

– Дать ещё выстрел из пушки!

Над