Дыхание в унисон - Элина Авраамовна Быстрицкая

могу, нет такой науки. Не буду врать, что я ни с чем таким не сталкиваюсь, ты же видела по телевизору эту неприличную конференцию, которую организовал антисионистский комитет советских евреев — на всю жизнь макнули. Я думаю, там не только нас, участников, но и самого председателя, дважды героя Советского Союза Драгунского, да всех нас, как цыплят на зерно, пропагандой приманили. Да разве лишь это, родная, всего не перескажешь, только успевай поворачиваться! Но помочь тебе я все же попробую. Жди.

Ну конечно, все должно быть хорошо. Лина обещала — расшибется, но все сделает. Не было такого, чтоб сестра не выполнила обещанного. За всю жизнь не было. Если в принципе можно помочь, она поможет… Если… Надо просто подождать.

Ждать пришлось совсем недолго. Да, я, обжегшись неудачами, сестре, конечно, верю, она в жизни меня не подводила, но сама уже ничего особо и не жду.

— В конце концов, почему я должна быть в рабстве у своего диплома? Мало ли работ на свете! Вон мама, когда припекло, пошла кухарничать — и ничего. Еще можно нянькой. Или… — унижение паче гордости, я понемногу сама себя распаляю: — Вот пойду продавщицей, нет, уборщицей, нет, дворником…

И тут вызов к телефону от Лины. Она сообщает кратко и жестко, в телеграфном стиле:

— Сама понимаешь, никаких гарантий, как получится. У вас там третий секретарь ЦК — по культуре. Зовут Василий Трифонович. Сегодня вторник. Ты должна быть у него в четверг — послезавтра. В восемь утра получишь пропуск в окошке у входа. Паспорт предъяви. Веди себя вежливо, не задирайся. Думай, что говоришь. Потом дай знать. Все. Ни пуха…

Мое «к черту» повисает уже на коротких гудках.

К этому визиту я готовилась, наверное, как к венчанию. С вечера достала из шкафа самое свое любимое шерстяное платье, начистила до лакового блеска туфли, пожалела, что не успела постричься, а потом сама себя одернула: не на свидание же, в самом деле, чего так уж выше головы прыгать. Ночь, понятно, бессонная, и к утру я в том самом предэкзаменационном нервном состоянии, когда голова работает четко, но только в одном направлении. О завтраке и думать неинтересно, чтобы не отвлекаться. Без пяти восемь я у окошка рядом с входом в ЦК. Пропуск выдают сразу, объясняют, на каком лифте подняться, в какой кабинет идти. Секретарша — молодая, приветливая, вполне демократичная. Я запыхалась в цековских бесконечных коридорах, она предлагает сесть, отдышаться. Минуту сидим молча.

— Вас зовут София Шегельман, я не путаю? — любезный тон, приветливый взгляд.

— Точно, София Шегельман, по отцу Быстрицкая.

— Очень приятно. А я Татьяна Бедаха. Нет, не пугайтесь, это фамилия такая. Я вам желаю успеха, только надо немного подождать: Василий Трифонович просил извиниться, у него неожиданный важный посетитель — академик Келдыш из Москвы приехал. Вот журналы, посиди, полистай, — секретарша по-свойски переходит на ты.

Часа два я листала журналы, букв перед глазами не различала, в ушах начало звенеть. Мне бы глоток кофе или, еще лучше, стакан воды, да неудобно просить. Наконец дверь открылась, вышел действительно сам Келдыш, приветливо помахал секретарше и ушел, я вопросительно смотрю на Татьяну, та коротко бросает:

— Щас, — скрывается на мгновенье за дверью, потом возвращается и сообщает, пряча глаза:

— Еще чуть-чуть подожди, ему надо «перья почистить».

Я в первое мгновенье даже не поняла, о чем речь: неужели секретарь ЦК пишет старинной ручкой-вставочкой с перышком? Но это только мгновенье, от сосредоточенности. Еще час самообразования с помощью старых журналов. Снова дверь открывается, из недр высокого кабинета выскакивает птичьей походкой пожилой человечек: маленького роста, в каком-то нелепом галстуке алого цвета. Он очень внимательно рассматривает меня, даже просит встать, обходит вокруг, потом вздыхает и с непередаваемым одесско-бобруйским акцентом сообщает:

— Ви очень красивая девушка, только ви неправильно пострижены. Вот тут надо покороче, тут можно длиннее и никакой челки. Ви слышите, никакой челки! — потом оборачивается к секретарше, фамильярно прощается: — Пока, детка, — и легко, как воробышек, скачет в коридор.

У меня ощущение, что схожу с ума, пытаюсь понять что-нибудь по лицу Татьяны, но та снова убегает к шефу, возвращается через несколько минут, поправляя одновременно прическу, юбку и макияж и уверенно инструктирует:

— Сидишь еще пять минут, пока он отдышится от своих процедур, потом заходишь, у тебя на все про все пятнадцать минут, сосредоточься.

Наконец я на негнущихся ногах вхожу в кабинет высокого начальства. Хозяин кабинета даже выбирается из кресла, обходит стол, здоровается за руку, потом возвращается на свое партийное место, взмахом руки показывает, что можно сесть. В кабинете много мебели темного цвета и густой запах дорогого одеколона. Партийный босс красив и ухожен, картинная седая прядь оттеняет черную густую шевелюру. Каблуки выше, чем принято у мужчин, но роста он даже с каблуками не выше среднего. Демократично предлагает рассказать суть проблемы. Я так долго готовилась к этому разговору, что, как по шпаргалке, начинаю четко излагать свою «одиссею». Но на первой же моей фразе открывается какая-то незаметная дверка сбоку, оттуда выпархивает некая воздушная особа в кружевном фартучке и кружевной наколке на волосах, она катит перед собой столик на колесиках, перекрытый белой салфеткой.

— Василий Трифонович, можно подавать? — девушка даже приседает слегка от усердия.

— Давай, конечно.

И она расстилает салфетку перед боссом, ставит тарелку, кладет прибор, из серебристого судочка наливает суп, на тарелочке хлеб, солонка, перечница, потом на другой тарелке какое-то еще блюдо с восхитительным запахом, в маленькой вазочке что-то типа мороженого, наверное, крем, потому что не тает, и еще кофейничек и чашка с блюдцем. И барышня бесшумно уходит в ту же дверку, а хозяин кабинета тут же начинает шумно хлебать свой суп и дальше согласно описанному меню.

Под эти звуки я поспешно излагаю свою историю, особо останавливаясь на том, как мне попеняли, что я не мужчина и что белорусский язык у меня не родной.

— Ну, все правильно,