Дыхание в унисон - Элина Авраамовна Быстрицкая

бы в огне Второй мировой, что было неизбежно, останься они тогда в Варшаве. Или еще: если бы режиссер провинциального украинского драмтеатра не повел себя как недостойный человек, отправилась бы моя законопослушная сестра в глухую провинцию, и один только Бог знает, чем бы дело кончилось. Но все складывается так, как складывается, случайности не бывают случайными, и «надо благодарно принимать».

Сестричка моя то плавно, то рывками движется по карьерной лестнице, она же дорога жизни, и все мы так или иначе идем своими дорогами.

Мы в то время по-прежнему жили в той же квартире, куда папа привез нас, когда получил назначение в Вильнюс. Наши родители уже вернулись с Камчатки (об их пребывании там я раньше уже рассказала), папа вышел в запас по возрасту. Теперь он просто врач в поликлинике, погон не носит, военным при встрече честь не отдает. Зато его отрада — внук. Они похожи так, что аж страшно. Оба синеглазые, оба упрямые, чтоб не сказать непоколебимые. В детстве сына это не было так заметно, но с возрастом оказалось, что у них с дедом и голоса одинаковые, и мимика-жестикуляция та же. Перечислять — умаешься. И дед сажает внука на плечи, расхаживает с ним по паркету армейским шагом и поет ему походные песни типа «По долинам и по взгорьям…». Мой замечательный папа-доктор тогда чувствует себя исключительно дедом и находит в этих занятиях чуть ли не главный смысл жизни, а внук отвечает ему таким безграничным обожанием, они смотрят друг на друга такими счастливыми, одинаково васильково-синими глазами, что даже на лицах тех, кто видит их вместе, заметны отсветы счастья. Ради справедливости придется сказать, что дед поет внуку не только марши, иногда это совсем про другое, «Мейн штэтале Белц», например, хотя с Молдавией наша семья никак не связана, если не считать, что там Одесса близко, а в Одессе живет младшая сестра нашего папы, и семейные контакты очень тесные. Особенно после войны, потому что у мамы близких родных никого не осталось — погибли на фронтах, умерли с голоду, пропали без вести. Вся семья только по отцовской линии.

Пока родители были на Камчатке, мы привыкли все свои проблемы и не проблемы решать самостоятельно. По возвращении мама с папой опять взяли нас под крыло — со всей любовью и деликатностью, но мы уже сами стали на крыло, нас манила свобода хотя бы в масштабах семейного очага. И тут как раз моего мужа пригласили работать в соседнюю столицу — Минск. Тем более это как бы его малая родина, мой Вадим Романович, в быту Дима, родом из Белоруссии. И человек он довольно известный, несколько лет был абсолютным чемпионом Литвы по гимнастике. Забегая вперед, скажу, что он и потом, на тренерской работе был более чем успешен, и школа Олимпийского резерва, которую он сначала построил и долгие годы возглавлял в Минске, ее и теперь называют школой Шегельмана, выпустила не одну плеяду спортсменов, прославлявших родину, да и позднее еще одна такая же школа была создана под его руководством в Вильнюсе. Мы спустя годы туда вернулись, как бы ближе к «родным пенатам» (хотя точнее признать, что к родным могилам), и в этой школе он проявил себя так, что и по сей день коллеги помнят и ценят, хотя уже четвертый десяток лет, как мы живем в Израиле.

Это все я к тому, что жизнь моя текла в тени двух знаменитостей — сестры и мужа. Я, насколько могла, старалась не позиционироваться как родственница. На своем достаточно скромном месте старалась быть самой собой и только самой собой. Работала в книжном издательстве, между прочим, старшим научным редактором. Растила сына, вела дом, понемногу писала, в основном рассказы, иногда и стихи, потом, когда папы не стало, ухаживала за мамой, у нее было больное сердце. Проще говоря, никого не трогала, «примус починяла» и довольствовалась тем авторитетом, какой сумела себе добыть собственной жизнью, не вмешивая близких с их возможностями. Но одно исключение все же случилось, и об этом я должна рассказать.

Я заканчивала университет, муж работал преподавателем на кафедре физвоспитания в пединституте, все еще чемпионствовал на состязаниях всех уровней, да и успехи в тренерской работе уже мог предъявить при необходимости. В институте стали все громче поговаривать о грядущем сокращении штатов и, понизив голос, добавляли, что это на фоне заметно возрастающего государственного антисемитизма. Не дожидаясь крайних ситуаций, мой муж собрал все свои чемпионские грамоты и медали, красный диплом каунасского института физвоспитания (есть более серьезное полное название, но так понятнее) и отправился в ближайшую столицу Минск. Всей езды тогда было 3 часа электричкой, говорить не о чем. И, как я уже сказала, его тут же пригласили на тренерскую работу. Этот год, пока я готовила и защищала диплом, мы так и жили в основном в электричке. А потом я с новеньким своим, выстраданным бессонными ночами (у меня тогда уже был маленький ребенок) университетским дипломом приезжаю в Минск, мы получаем от спортивного клуба роскошное жилье — комнату размером 11 квадратных метров в форме трамвая с дверью и окном на торцах и соседкой вдовой полковника с ее сундуком в общей прихожей (это после вильнюсских родительских апартаментов с трехцветным дубовым паркетом, лепниной на потолке, изразцовыми голландскими печами и высотой потолков чуть ли не четыре с половиной метра) — и начинаем самостоятельную семейную жизнь с моих поисков работы.

Каждое утро я отправлялась на ее поиски. Вечером возвращалась ни с чем. Изумляться нечего, я напоролась на житейское воплощение сиюминутной политики — все тот же пятый пункт, пятая графа, пятый угол. Пятая точка. Чувство такое, что я уже была везде и везде получила отказ. Как жить?

— Лина, ну как жить? Вот ты как живешь? У тебя такого не бывает, что ли? Или ты в каком-то другом мире, не там, где мы все? Научи ты меня, что делать. А то мне уже кажется, что я никому на свете не нужна, ни на что не гожусь, только котлеты жарить… — это наш с сестрой телефонный разговор, в те времена это было сложное мероприятие — пойти на почтамт, заказать разговор, дождаться связи… в общем, не соскучишься.

— Ты только в панику не впадай. Научить я тебя не