Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - Юлиан Семенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну и какое же слово мне нужно замолвить?
– Пусть начальство разгонят, Виктор Сергеевич! Не стронемся мы иначе… Только рынок и торговля могут дисциплинировать хозяйственника, только выгода сделает из него настоящего руководителя, а из колхозников – творцов, а не горьких молчунов… А так…
Ну, я, конечно, ответил, что районное звено – наша главная опора, на что, мол, руку поднимаешь, откуда такой пессимизм, надо уверенней смотреть в будущее… А что ж еще прикажете говорить?! Не враг же я себе, право, не дитя, лишенное охранительного рефлекса… Да я, может, во сто крат лучше него понимаю трагедию, но ведь молчу! А тут еще началась эпопея с «нетрудовыми доходами»: подвез шофер бабку – плати штраф, хапуга! Но вскорости начались разговоры об индивидуальном труде. Вышел наконец закон: теперь хоть сервис стронется с мертвяка.
А новый шеф нас собрал и заявил:
– Именно теперь, товарищи, в условиях закона об индивидуалах от нас зависит все: либо мы дадим разгуляться темной частнособственнической стихии, либо введем ее в подконтрольные государственные русла…
Ну что ж это такое?! Левая рука не ведает, что делает правая? Или над нами специально таких дубин ставят, которые прежде всего боятся, как бы народ не зажил по-человечески?! Одни контролеры, честное слово! Скоро вообще работяг не останется, только учетчики чужих заработков…
Словом, депрессия у меня началась, черная, безысходная депрессия… В пятьдесят четвертом реформу начали – в шестидесятом задушили… В шестьдесят четвертом начали – в шестьдесят восьмом задушили… Неужели и сейчас ждет нас повторение пройденного?! Зачем тогда заглушку с вражеских голосов сняли?! Зачем попусту нервировать людей?!
И вот однажды в субботу, гуляя по городу, увидел я вывеску: «Кооперативное кафе – 20 метров». И – стрелочка, куда идти. И стало мне вдруг интересно: там живые люди работают, сами себе хозяева, живут без указки бестолочей, не знают, бедненькие, что наш шеф более всего озабочен, как бы их задушить и ввести в берега! Если что и вводит в берега, так жизнь, а не наши дурьи запреты! Будет частник драть несусветную цену – к нему и драная кошка не пойдет, родится конкуренция между обдиралой и умным – этот драть не станет, он свое добром получит, трудом и добром!
Да… Зашел я в кафе-квартирку. Три комнаты, малогабаритка вроде моей, в двух комнатах столики, музыка играет, муж с женой блинчики разносят, разварную гречку, котлеты, и такая во всей этой семейной идиллии открылась мне благость, что даже в носу засвербило. Сел я – у окна столик был свободный, о двух стульях, места, конечно, мало, – заказал блины и чаю, начал слушать, о чем говорят другие, и нашло на меня такое сладостное успокоение, что я даже испугался – не уснуть бы. Давно не было такого спокойствия в душе, честное слово! В столовку-то зайдешь, так ведь ужас, ей-ей: буфетчицы в грязных халатах, пузатые, руки неухоженные, черт-те какие косынки навернуты на бигуди, на клиентов им семь раз плевать – зарплату платят, – сыты да еще домой каждый вечер добро волокут, а за ними ОБХСС гонится, чтобы свою долю получить, а здесь, в кооперативном-то, маникюрчик у хозяйки, юбочка в обтяжку, а хозяин в косовороточке, улыбка с лица не сходит, летают по комнаткам – с шуткой и добром в лицах, вот они, хозяева!
Да… Никогда в жизни я столько блинов не ел, как в тот день, а потом возьми да и полюбопытствуй: «Как, мол, у вас дела? Не трудно ли? Кто мешает? Чего нет? Что необходимо для развертывания дела?»
Хозяин поинтересовался, кто я по профессии. Я ответил, что бюрократ, кончил экономический, заочно посещал юрфак. Ну он мне и начал изливать свои беды: то запрещают, то согласовывают, то выносят на исполком, ужас! А где хорошую плиту получить в кредит – неизвестно! Никто совета не даст, как взять в аренду землю под свиноферму или, на худой конец, кур разводить, дед с бабкой рвутся в бой…
А я свое думаю: «Это надо пробивать в райплане, можно прижать: “саботируют, явное нарушение закона”, тут – общепит, нарушение инструкции семьсот семь, вопрос с печкой решаемый, можно взять списанную, в рассрочку, было разъяснение за номером две тысячи сто дробь семнадцать». Завертелось у меня в голове живое дело, я увидел картину возможного, прекрасного, доложу я вам, возможного! – надо только отказаться от той дури, которую с тридцатого года вбивали в голову народа: «Раз хорошо живет – значит, кулак и мироед!» А ты сам поработай, как эти кулаки! Всем даны равные права, только лентяй их бежит и дрыном машет над головой – «растим буржуя!» – а истинных тружеников снова берут на мушку… Если и на этот раз перебьют – грядет гибель страны, конец русской нации, одни горлохваты и бездельники останутся на нашей многострадальной земле…
Назавтра я – неожиданно для самого себя – отправился в финотдел исполкома и поинтересовался, имею ли право открыть посредническое бюро.
– Это как? – спросили у меня.
Я объяснил, что могу помогать индивидуалам и кооперативам в развертывании производства, направленного на удовлетворение потребностей народа.
Мне ответили, что такого рода активности в законе не предусмотрено.
А у меня в голове уже сложилась вся схема деятельности – прямо как компьютер какой, точно и выверено!
Тем не менее я поинтересовался, что надо сделать, чтобы получить патент. Ответили, что разговор бесперспективен, потому что закон не разрешает посреднической деятельности. Тогда я про частного таксиста: что ему надобно представить для получения патента? «Справку из больницы, справку с основного места работы, справку из милиции…» Справка, справка, справка… Ох и пахнуло же на меня болотной тиной – тьма, прель, омут…
