Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - Владимир Петрович Бурнашев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Все это прекрасно, но кой черт вас с Ребиндером носил на двор Михайловского дворца в левый флигель? Расскажит-ка мне эту штуку. Je crois déviner l’anguille sous roche: il y a là une fillette, un petit brin d’amour![1201]
– Вы удивительный отгадчик, ваше превосходительство, – сказал я уже совершенно смело, потому что хорошо знал, что когда речь заводилась на эту тему, то тут не было больше начальника и подчиненного, а были только два собеседника, из которых один гораздо постарше, а другой гораздо помоложе, и тот, который постарше, готов увлекаться с материальным наслаждением Приапа[1202] наивностями своего молоденького собеседника.
Полный этого убеждения, я рассказал Дмитрию Гавриловичу всю историю как она была, т. е. что знакомая мне уже около полугода мамзель Мари, первая моя неплатоническая любовь, надоела мне своими требованиями бенуарной ложи, так как такой расход превосходил мои средства, почему я, перенеся мои чувства в другую часть города, нашел удобным услужить моему приятелю и товарищу Ребиндеру и познакомил его с мамзель Мари, произведшей на него сегодня первое и приятное впечатление, впрочем несколько испорченное только «артазоном», употребленным вместо «Гарпагона».
Дмитрий Гаврилович много смеялся всему этому детски наивному рассказу и уверял, что когда будет у брата Ильи Гавриловича, близкого соседа Седжерса, то поручит старой горничной своей belle soeur[1203] хорошенько насплетничать этой мамзель Мари и сказать ей, что ее Владислав, во-первых, не Владислав, а во-вторых, что он превероломный обманщик и повеса.
– Однако, – спохватился он, – мы все-таки не кончили самого важного, то есть истории гнева его высочества. Надо, не теряя времени, постараться уладить дело это наилучшим образом. Мне некогда: меня ждет mon beau père[1204] на партию в пикет. А ты, Б[урнаше]в, между тем садись-ка вот здесь у меня в кабинете, возьми лист ватмановской бумаги из моего бювара и настрочи от меня интимно-официальное письмо к брату Илье Гавриловичу и в этом письме расхвали себя и, кстати, ничего делать, уж и этого немчурку Ребиндера, который похож на немецкую булочницу в вицмундире, и скажи при этом, что я, то есть я, Дмитрий Бибиков, головой ручаюсь за то, что ни один из моих подчиненных не только по департаменту, но и по всему таможенному ведомству никогда даже не помыслит намеренно не отдать чести кому-либо из членов августейшей семьи, а потому прошу его высочество простить двум юношам ненамеренную и нечаянную их ошибку, в которую они, конечно, в другой раз ни под каким видом не впадут.
Когда Дмитрий Гаврилович ушел, я присел к большому письменному столу и стал писать на изящной ватмановской бумаге с вытесненным золотым гербом фамилии бибиковского рода. Перо так и летало по бумаге, почему через четверть часа я просил уже Татаринова отнести письмо с бюваром и переносным пюпитром в гостиную для подписания, а между тем сам занялся изготовлением конверта с приличной надписью: «Его превосходительству Илье Гавриловичу Бибикову, от Дмитрия Гавриловича. Нужное и спешное». Однако Татаринов возвратился без письма, но с пюпитром и бюваром, говоря с осклаблявшеюся же физиономиею, что Дмитрий Гаврилович письмо изволили подписать, но для чего-то вас самих просят пожаловать в гостиную. Нечего было делать: творя волю пославшего, я явился в столь знакомой мне гостиной, где, кроме хозяйки Софьи Сергеевны, в то время, повторяю, красавицы из красавиц, да сестры Дмитрия Гавриловича Марьи Гавриловны Дюклу и графини Бенкендорф, которых я знал, было еще несколько дам, которых я видел тут в первый раз и лорнеты которых в упор тотчас направились на меня. Дмитрий Гаврилович, остановив на время игру в пикет со своим ветхим тестем, обратился ко мне по-французски со следующими словами.
– То письмо, которым ты, мой милый Б[урнаше]в, интересуешься, подписано. Вот оно. Но хотя по таможенному ведомству всей России я всячески старался и стараюсь уничтожить взятки, сам же, как истый россиянин, не могу иногда не повзятничать. Что будешь делать? Гони природу в дверь, она влетит в окно! Итак, я и с тебя хочу теперь взять небольшую взяточку, состоящую в том, чтобы ты сейчас же всему этому обществу, то есть его высокопревосходительству, моему почтеннейшему тестю, которому очень хочется идти к Морфею[1205], и всем этим милым дамам, которые Морфею предпочитают Ганимеда[1206], рассказал бы, да только во всех подробностях, историю сегодняшнего дня, местом действия которой был двор Михайловского дворца, а действующими лицами: его императорское высочество, начальник Гвардейского корпуса, ты и товарищ твой, немецкая Амальхин или Каролинхин в вицмундире Министерства финансов. И за сим прошу начинать этот рассказ непременно, однако не умолчав о той причине, которая привела вероломного русского с любострастным немчиком на двор Михайловского дворца.
Я в то время уже больше трех лет бывал у Дмитрия Гавриловича по воскресеньям, а потому знал все подробности его неофициальной и интимной характеристики и вследствие-то этого знания, нисколько не сконфузясь, а только краснея под действием наведенных на меня дамами лорнетов, рассказал все происшествие, изображая его в лицах со всевозможным комизмом и напирая в особенности на страх, выраженный мною перед его высочеством, относительно моего начальника. Все помирали со смеху; даже у старика Сергея Сергеевича сон прошел, и он, привлекши меня к себе и поцеловав, как ребенка, в голову, сказал:
– Ну спасибо, душечка, напотешил нас, напотешил!..
Тогда письмо было мне отдано с рекомендациею привезти письменный или изустный ответ Ильи Гавриловича, а письмо передать непременно самому Илье Гавриловичу. Десять минут или четверть часа спустя после этого приказание Дмитрия Гавриловича было в точности исполнено, при содействии быстроногого извозчичьего иноходца.
Илья Гаврилович, прочитав письмо брата своего, весело улыбнулся и, обратясь ко мне, сказал, что я могу передать его брату, Дмитрию Гавриловичу, что происшествие, о котором он в письме своем упоминает, не имело никаких неприятных последствий; но что все-таки, как только его высочество проснется, он ему доложит письмо Дмитрия Гавриловича, у которого вечером же надеется пить чай, и тогда обо всем расскажет ему во всех подробностях.
Впоследствии я узнал, что в день нашей встречи с его высочеством он за что-то сильно разгневался на разводе в Михайловском манеже, и этот гнев непременно отразился бы на всех окружающих великого князя, но мгновенная вспышка на нас все изменила, и наш страх, особенно страх, внушаемый особою Дмитрия Гавриловича; все это так показалось комичным его высочеству, что он во весь обед был
