Гэсэр - Бурятский эпос

Дочь Солнца становится земной матерью Гэсэра

У старухи и старикаНет мальчишки-озорника,Чтоб его на коленях качать,Чтоб ласкать, — нет у них потомка,Нет собаки, чтоб лаяла громко,Нет овец, чтоб землю топтать.Возле жалкой своей стоянки,Где безлюдье, ветер и холод,Черемшой утоляют голодИ выкапывают саранки.

От небесной отчизны вдалиДни земные текли и теклиВ том краю, где безлюдно и глухо.Много ль, мало ль прошло недель,Просыпается как-то старуха,Перетряхивает постель:Показалось ей, что колышетсяИ волнуется одеяло,Что ей голос младенца слышится!И царевна Наран-ГохонВновь красивой и юной стала.У нее, у жены старика,Исцелились нога и рука,Стало, зрячее, видеть далёкоСталью выколотое око.

В удивленье, в счастливом испугеВыбегает она из лачуги,Видит дочь небесной страны:Снег лежит, белизной сияя,А у двери следы видныУбегающего горностая.

Побежала по этим следам,По глухим, безлюдным местам —Потерялись следы горностая,Превратились в следы колонка.По звериному следу ступая,И внимательна и чутка,Поднимается, молодая,На вершину Сумбэр-горы.Там, в сиянье рассветной поры,Увидала дворец величавый,Белостенный и белоглавый,Потерялись следы колонка —Превратились в своем движеньеВ человечьи следы саженьи,И вели они во дворец.Заглянула в дверной проем,—Эсэгэ, всех богов отец,За широким сидел столом.Говорил ему Хан-Хурмас,Очищая шубу от снега:«Наконец я дождался ночлега.Я прошел, чтоб увидеть вас,По сугробам такой высоты,Что насквозь промочил унты».

И возрадовалась царевна,Небожителей увидав,Повелителей горних держав,Что беседовали задушевно.Дочка Солнца подумала так:«Это — добрые весть и знак».Возвратилась она в лачугу,Возвратилась она к супругуИ старухой стала опять,Стала жить и радости ждать.

Пролетело нужное времяНад старухой и стариком.Показалось царевне — семяПревратилось в желанное бремя,Груди белым полны молоком.Показалось: судьба, блистая,Будет к ней добра неизменно,И отцовская золотаяБудет коновязь благословенна…

Так нойон Сэлэнгэн-старикИ царевна супругами стали,Расстелили постель-потник,Две свои головы сочетали,И в краю, где снежные дали,Вместе жили и радости ждали.

ВЕТВЬ ВТОРАЯ

ТРИ ЦАРЕВНЫ

ЧАСТЬ 1

Второе рождение

Ствол у дерева серый,Свечи в желтой листве,А в стихах о Гэсэре —Битва в каждой главе.Нам за ястребом в тучахПочему б не погнаться,Родословной могучихПочему б не заняться?

Девяносто бесов-уродцев,Чьи противны крики и вопли,Чьи носы вроде старых колодцев,Толщиною в два пальца сопли,Чьи без тульи шапки мохнатые,Чьи бесхвосты кони горбатые,—Облетали трижды вокругНеокрепшей земли необъятной,Север, запад, восток и югОблетали четырехкратно,Совершали зло на земле,Чтоб земля погибла во зле.Черноцветные тучи пылиНапустив на лесные края,Погасить они порешилиПраздник жизни, свет бытия.

В это время в безлюдной местности,Где шумела тайга каждой веткой,В одиночестве и в безвестности,В бедной юрте, низенькой, ветхой,Над которой в серый денекРобко вился-курился дымок,У подножья Сумбэр-горыЖили-ждали лучшей порыСэнгэлэн, седовласый нойон,Со старухой Наран-Гохон.

У старухи и старикаНет мальчишки-озорника,Чтоб его на коленях качать,Чтоб ласкать, — нет у них потомка,Нет собаки, чтоб лаяла громко,Нет скота, чтобы луг топтать,—Ни коня у них, ни овечки.То поставят вершу на речке,Ловят рыбок-мальков поутру,То в их петельку в темном боруПопадут тушканчик иль заяц…Так живут, от мора спасаясь,Черемшой утоляют голодИ выкапывают саранкиВозле жалкой своей стоянки,Где безлюдье, ветер и холод.

Сэнгэлэн как-то утром раннимПорешил пойти на охоту,Но его, в другую заботуВсей душою погружена,Отговаривала жена:«На последнем я месяце ныне.Ты подумай о будущем сыне,—Видишь, тело мое налилось,Платье спереди поднялось,Сзади платье мое повисло.Затруднилось дыханье мое.Покидать в эту пору жилье,На охоту идти — нету смысла:Если пищу упустит волк,То, как бешеный, он завоет,Если муж нарушит свой долг,То позором себя покроет!»

Но ушел упрямый старик,А старуха в таежном затишьеРазостлала войлок-потник,Подложила подушку повыше.Что ей день сулит впереди?Если дочь родится — баюкатьБудет девочку на груди,А родится сын — будет матьНа коленях его качать.

Закричал внезапно ребенокИз ее материнского чрева.Этот голос был ласков и звонок,И была в нем нежность напева.Говорил ребенок, взывая:«Приподнять прошу я, родная,Белый шлем, на тебя надетый,Полный яркого звездного света».

Разве знала старуха пред тем,Что надет на ней звездный шлем?Но как только Наран-ГохонШлем блестящий приподняла,В тот же миг от ее челаВысоко устремился вдругЧистый дух, светоносный дух.

Яркий шлем на голову плотноНатянула правой рукой,Но из правой подмышки другойВзвился дух — светло, быстролетно.Потянулась — и левой рукойЗаслонила подмышку правую;Слева, с яркостью величавою,Третий дух воспарил сильнокрыло.Натянула шлем и застыла,Сразу обе подмышки прижав,—Дух четвертый из пуповиныВвысь взлетел, где синел небосклон.

Потемнела от боли-кручины,Загрустила Наран-Гохон:Потеряла четыре плода,И не стать им детьми никогда!Но из чрева снова раздалсяГолосок Бухэ-Бэлигтэ:«Я, последыш, в чреве остался!Я медлителен, вот беда,Я опаздываю всегда!Но, по крайней мере, теперь,—Ты, родная моя, поверь,—Нарожусь в урочное время:Ты недаром носила бремя,Не напрасно меня зачала!»

Светлый дух, от ее челаУстремившийся к высоте,—Был Заса-Мэргэн, старший братХрабреца Бухэ-Бэлигтэ.Дух второй, красив и крылат,Воспаривший в сиянье добра,—То Бухэ-Бэлигтэ сестра,То Эржзн-Гохон белоцветная.Третий дух, воспаривший туда,Где светла облаков гряда,Где звезда сияет рассветная,—То сестра Бухэ-Бэлигтэ,То Дуран-Гохон красноцветная.Дух четвертый, из пуповиныНа небесные луговиныВоспаривший, блестя, как денница,То Бухэ-Бэлигтэ сестрица,Молодая Сэбэл-Гохон.

Вот, удачей своей вдохновлен,Сэнгэлэн, охотник седой,Возвратился с добычей домой.Но добыча жене не нужна,Но кричит-бранится жена:

«Говорила тебе: „Не ходи!“Говорила тебе: „Погоди!“Где шатался, блудливый бык?А пока ты шатался, блудник,Я четыре души упустила.Ох, с тобою мне жизнь постыла!Если завтра уйдешь опять —Одинокими станем снова,Без ребеночка дорогогоБудем век вдвоем доживать!»

Так старуха стонала-рыдала,Превращаясь в добрую мать.Вот и утро в тайге настало.Не пошел на охоту старик:Ни к чему ему брань и крик!А старуха лежала, ноя,Ибо ныло все костяное,Все запуталось волосяное!Исстрадалась Наран-Гохон,Не лежалось ей, не сиделось.Вдруг похлебки ей захотелось,—И малыш, исполненный гнева,Некрасивый, вышел из чрева.Из себя извергал он кал,Сопли из носу испускал.

Вместо счастья у матери — горе:Вот какой уродился сынок!И ребенка, в тоске и позоре,Оттолкнула ступнями ног.Но старик его на руки взял,Спеленал дитя и сказалОн жене слова укоризны:«Вот какого ты мне сынкаРодила на закате жизни!Но хотя он соплив и грязен,А с лица — сердит, безобразен,Нам с тобою он послан судьбой,Мальчик, выношенный тобой.Из детей лучше всех — это сын,Из птенцов лучше всех — желторотый!»Дожил старый нойон до седин,С поздней-поздней отцовской заботой,Он баюкал родное дитя,Радость новую обретя.

Девяносто коварных бесов