Если покинешь меня - Зденек Плугарж

Официант подошел снова.

— Три порции черного кофе. — Ярда выбросил на стол горсть американских сигарет.

Официант сверкнул глазами. Он молча пересчитал сигареты, две положил назад на стол.

В центре зала кто-то вытащил из рюкзака черные в полоску брюки.

— Семьдесят марок!

— Пятьдесят. Больше не дам! — ответил ему высокий сиплый голос. Он принадлежал щупленькому человечку с болезненно выпученными глазами и с удивительно продолговатым, скошенным вверху черепом.

«Базедка», — мысленно заключил Вацлав. Человечек быстро приближался нетвердой дергающей походкой сифилитика.

— Колчава покупает, будет потеха, — сказал гость за соседним столиком. Он доел колбасу и поднялся.

Торговались долго. В перебранку включилась целая компания зевак, в том числе и девица с серьгами. В воздухе висели брань и оскорбления, но страстное желание продать и твердая решимость купить преодолели все. В конце концов вспотевший, возбужденный покупатель, названный Колчавой, унес штаны к своему столу.

Между тремя приятелями воцарилось молчание. Его не смогли прервать даже фальшивые тоны оркестриона. Оборванный человек за соседним столиком заказал себе вторую порцию колбасы. Когда ее принесли, Гонзик на мгновение прикрыл глаза.

Молодые люди нарочно не допивали свой кофе до дна, чтобы официант не унес чашки. Гонзик положил ладонь на руку Вацлава, но тут же снял ее. Их взгляды встретились. В них была одна и та же мысль: должно же все-таки что-то произойти…

Да, что-то должно свершиться. Но что именно — они не знали. Вдруг им пришло в голову, что они очутились в тупике. Однако и из тупика есть выход — выход назад, но из Валки… Куда ведут пути из Валки?

Рассеянный взгляд Вацлава блуждал по помещению.

Нет, это отнюдь не бар с мягким затененным освещением: джаз, зеркала, эксцентричные женщины и смокинги из американских фильмов. Ничего похожего здесь не было. Это даже и не салон золотого Запада, полный грубоватого веселья и щедрых девиц. Плохо выбритые физиономии, равнодушные глаза, согнутые спины двух молодых людей за бильярдом как бы говорили совсем иное.

И Вацлав вдруг понял это, и его охватило щемящее чувство: стремление раздобыть несколько марок и убить время — вот что светилось во взглядах людей.

— Напишу в Париж нашим министрам о том, как это все здесь выглядит. Попрошу у них помощи. — И, понизив голос, Вацлав добавил: — Я уверен, что они об этом не имеют представления. Они обязательно что-то сделают. Сошлюсь на отца. Думаю, что с некоторыми из них он был знаком лично…

Гонзик ловил каждое слово Вацлава, но червь сомнения глодал его душу: неужели подобная мысль не приходила в голову никому из чехов, обитающих в Валке?

Вацлав тем временем продолжал:

— А если, паче чаяния, и это не возымеет действия, то я поеду к ним сам!

— А где возьмешь деньги на дорогу?

Вацлав рассеянно посмотрел на приятелей.

— Заработаю. Не знаю еще как, но как-нибудь да заработаю. Посмотрите, один около нас ведь съел две порции колбасы, другой, тот, с базедкой, откуда-то взял пятьдесят марок на брюки, третий нацепил десяток часов на руку…

Гонзик дернул Вацлава за рукав и указал глазами на дверь: у входа стоял Капитан из их барака! Плоская кепка надвинута на лоб, на заросшем лице глубокая печать усталости. Он оглядел помещение, но Вацлава и его спутников, сидевших в противоположном углу комнаты, не заметил. Ладя сел. Девица с серьгами положила локти на его столик. Минутку они о чем-то шептались. Затем девица приподняла голову, и официант мгновенно подал Капитану черный кофе с ромом. Двое молодых людей, до сих пор игравших на бильярде, положили кии и подсели к столу Лади. Капитан расстегнул пальто и пошарил в спрятанном под ним мешке. Вацлав и его друзья увидели латунный блеск трех водопроводных кранов и телефонную трубку с обрывком шнура. Дальнейший обзор вещей закрыли люди, сгрудившиеся вокруг стола. Через пять минут группка рассеялась. Около Капитана сидела одна лишь девица. Официант поставил перед ней рюмку с коньяком, и она профессиональным жестом подняла ее как бы для тоста, улыбаясь, вызывающе посмотрела на Капитана и одним глотком выпила. В ее потухших глазах мелькнула надежда, но Капитан встал, шепнул ей что-то веселое на ухо и ушел. Она печально смотрела ему вслед, на ее грубом лице угасала улыбка, а в глазах было разочарование.

Гонзик и Ярда глядели на Вацлава, но он, в задумчивости опустив голову, старался стереть чешское ругательство, написанное карандашом на мраморной доске.

Часы в стиле модерн на оклеенной обоями стене пробили полдень.

Молодые люди вышли на улицу. На первом же углу они увидели группу людей и услыхали возбужденные чешские голоса. Что это значит? Разве Мерцфельд — чешское предместье? Парни вплотную подошли к толпе. В центре ее стоял мужчина с выпученными глазами. Он размахивал купленными в трактире штанами и выкрикивал:

— Девяносто, и ни маркой меньше! Бог свидетель, к вечеру я обязан раздобыть деньги на лекарства — жена смертельно больна!

— Семьдесят, больше у меня не найдется, даже если меня выпотрошить, — отвечал чей-то дрожащий голос.

— Есть у тебя совесть? — кричал Колчава сипло и негодующе, закрывая глаза. — Христианин ты или нет, есть на тебе крест? Нищего обираешь, на горе человеческом наживаешься.

Несчастный покупатель — у него действительно кто-то украл последние штаны, и сегодня он выбрался в город в чужих брюках — отдал, наконец, восемьдесят марок — всю свою наличность, кое-как накопленную в течение последних месяцев. Колчава с видом оскорбленной невинности, зажав деньги в руках, выбирался из толпы.

— Негодяй! — процедил кто-то ему вслед. — Он ведь неженатый!

Однако в голосе не было морального осуждения. Была лишь лютая зависть и горькое сожаление, что кто-то другой так легко извлек барыш из беды товарища.

5

Солнце погружалось в прозрачную дымку над излучиной реки Пегницы, затем скользнуло по очертаниям низких холмов за городом. В воздухе висел едкий запах паленой ботвы. Дым отдаленного костра стлался низко над опустевшими пашнями. На фоне кровавого заката трепетал запоздалый бумажный змей.

Багровые и желтые кленовые листья неслись, обгоняя Вацлава. Его глаза следили за полетом листьев, шелестящих по асфальту дороги. Вдруг девичья туфелька впереди наступила на лист. Хорошая форма ног, серое весеннее пальто, берет, упругая девичья походка. Вацлав ускорил шаг в надежде увидеть лицо идущей впереди девушки.

Она повернула голову и испытующе посмотрела на него.

— Идете… в лагерь? — пролепетал, запинаясь, Вацлав.

— Нет, в Патагонию, — иронически ответила она.

Вацлав заколебался.

Легкая тень пробежала по ее выпуклому лбу.

— Почему вы меня так оглядываете?

— Извините, но так приятно встретить землячку на чужбине.

— Вы на редкость находчивы, — язвительно улыбнулась она.

Он покраснел, не зная, как быть дальше. Потом нерешительно представился.

— Катка, — нехотя ответила она, — то есть так зовут меня в бараке…

Он сбоку смотрел на ее нос с чуть заметной горбинкой, на красивую линию подбородка.

— Почему все здесь не называют своих фамилий?

Она шла некоторое время молча.

— Разве она что-нибудь значит? Многие потеряли здесь больше, чем фамилию. Вы здесь новенький?

— Мы только позавчера приехали. — Он ожидал от нее каких-то вопросов: откуда? куда направляется? почему? Но она — ничего, молча свернула с шоссе на дорогу, ведущую к лагерю.

На него вдруг нашла тоска. Бог знает сколько на этом небольшом клочке земли живет чехов — соотечественников, объединенных одинаковым несогласием с новым режимом на родине, борющихся за равные ценности, разделяющих одну и ту же судьбу. Какие же все-таки преграды существуют между ними? Эгоизм? Равнодушие? Недоверие? А девушка справа от него была симпатичной и выглядела порядочной. Он мысленно представил себя и ее, как вдвоем бродят они между уцелевшими зданиями старого Нюрнберга, как вместе сидят в кафе, а снаружи — осенняя хлябь. Его воображение рисовало одну картину ярче другой. Не зная этой женщины, он тем не менее думал, что она могла бы помочь ему пережить первые трудные дни разочарований.

— Расскажите мне что-нибудь о себе, — вырвалось у него неожиданно.

Она остановилась, повернув к нему лицо; руки, покрасневшие от холода, энергично засунула в карманы; серые глаза ее сразу стали холодными.

— Вы шпик?

Вацлав от изумления разинул рот.

— Ради бога, что вы обо мне… какой шпик?

— В каждом бараке здесь имеется по крайней мере один такой, — отчужденность исчезла с ее лица. В этот миг он заметил обтрепанные края рукавов ее пальто, обметанные нитками несколько иной окраски. Эта мелочь его растрогала. Он всей душой стремился сблизиться с ней, но в смятении чувств утерял нить разговора.