Если покинешь меня - Зденек Плугарж

— Работу? — поднял голову человек в черных сатиновых нарукавниках. — Дружище, вы что, с луны свалились? Здесь уже побывало человек тысяча. Они вроде вас не умели читать надписи на дверях.

Из соседней комнаты вышел лысый толстяк. Шестым чувством он сразу угадал, что перед ним чехи.

— Tschechen, so[42]. Так-так. Припожаловали, значит, сюда; кормите, дескать, нас, господа. Так, что ли? А помните, Herrschaften, Winterhilfe[43] во время войны? — Немец поднял на лоб очки в тонкой золотой оправе. — Много нам тогда чехи помогли? А теперь мы у себя должны проводить новую «винтерхилфе» — на этот раз для чешских эмигрантов!

— А все-таки где мы могли бы найти работу? — спросил Вацлав, комкая шляпу в руке.

— Я вам на это охотно отвечу: нигде. Сидели бы у себя дома, сюда вас никто не звал. Здесь не хватает работы для своих, не то что для пришельцев! — Толстяк положил бумагу на стол подчиненного, дав этим понять, что разговор окончен.

Три товарища снова бредут по площади. Ветер треплет дождевик Вацлава. На свежем воздухе быстрее появляется аппетит и здоровый желудок требует пищи.

Они бредут, а перед их глазами развертывается печальная картина опустошения и гибели: развалины и развалины, высокие фронтоны зданий с черными языками копоти над мертвыми окнами. Заборы на месте жилых домов. Даже памятников старины не пощадили смерть и безумное разрушение.

Дома, которые выжили, изменили свое лицо. Они возвысились над узкими улицами старого города, у них появилось множество чердачных окон, покрытых косыми кровельками, которые разнообразят и пестрят поверхность высоких остроконечных крыш. В конце улицы, на холме — старый замок. Город словно тянется к нему со всех сторон. Юноши забыли о лагере, о голоде и о том, что ищут работу: неповторимая красота средневековых зданий очаровала их. Контрфорсы стен, галереи и эркеры на углах, фасады, которые будто бы устремились друг к другу в вышине, чтобы низринуться в узкие улицы.

Торжище поглотило молодых чехов. Пестрая мозаика огромных парусиновых тентов, до сих пор мокрых от дождя, а на заднем плане какой-то костел: широкий фасад с большой готической розеткой… Вацлав пылающими глазами смотрел на каменное кружево портала, стройный готический фонтан поодаль. Потом остановил прохожего.

— Это же костел девы Марии, — ответил немного удивленный старожил. Затем, догадавшись, с кем имеет дело, указал назад и пояснил: — А это — храм святого Лаврентия. Обратите внимание на башенки: одна имеет слуховое окно, а другая нет. Рекомендую вам обязательно осмотреть могилу святого Себальда, патрона города. Если вы пойдете вот этой улицей, то в конце ее спросите, и вам покажут дом Альбрехта Дюрера.

Они вдруг почувствовали себя беззаботными, восторженными туристами. Им казалось, что они в отпуске и сейчас осмотрят еще набережную Пегницы со старым мостом и крепостные башни, как им посоветовала морщинистая дама со старомодным зонтиком, затем разошлют открытки своим близким, а после этого усядутся в один из роскошных автобусов, которые выстроились стройными рядами на стоянке в ожидании американских туристов, и отправятся дальше осматривать красоты немецких исторических городов.

Однако действительность скоро отрезвила их.

Вот в подворотне однорукий слепец в пилотке полевой жандармерии продает открытки.

Прилично одетый молодой человек с портфелем в руках обращается к прохожим тихим монотонным голосом:

— Я студент-архитектор. Не купите ли лезвия для бритья?

Молоденькая немка в эффектном коверкотовом пальто вцепилась в лацкан кителя своего кавалера, запрокинув голову, игриво смеется:

— You are foolish[44].

Нищий с лицом индийского философа, в черном котелке на ниспадающих белоснежных волосах сидит неподвижно на ступенях костела святого Лаврентия.

Беглецы медленно возвращались назад. Их взгляды уже не устремлялись ввысь на зубчатые фасады, они видели, что по тротуарам под поэтическими средневековыми стенами ходят немцы тысяча девятьсот сорок восьмого года. Многие из них хромают, многие носят перешитые военные мундиры. Кто не помнит их серо-зеленый цвет с тех времен, когда короткие немецкие сапоги громыхали по чешским мостовым! Теперь повыцвели эти мундиры, они уже не нагоняют ужаса, не возбуждают и ненависти: много рукавов, которые когда-то стремительно взлетали, отдавая честь, теперь пусты и с полной покорностью судьбе засунуты в карманы кителей.

— Подождите меня здесь, — Вацлав указал своим спутникам на скамейку перед сумрачным зданием университета.

Когда он вернулся через четверть часа, ответ был написан на его плохо выбритом лице: если он с успехом пройдет screening[45], получит соответствующее разрешение, то можно будет надеяться на возможность дальнейшего учения — лучше всего в Париже.

Сколько вопросов, сколько неизвестных в этом уравнении, которое они начали решать недавно утром за Шумавским хребтом!

— Мы не можем ожидать успеха немедленно, в первый же день, друзья, — говорит Вацлав, — но мы не должны капитулировать. Нас тут слишком много, вот в чем беда! Тем, которые пришли сюда сразу после февраля, было легче.

Нет, Вацлав не сдается. Однако поиски избранного пути становятся бессистемными.

— Подождите тут, — снова сказал он, исчезая в воротах с вывеской «Окружное дорожное управление».

Сутулый человек за столом поднял голову. Один бог знает, какое клеймо выжжено у Вацлава на лбу.

— Вы Flüchtling, да? Послушайте совет: пожалейте подметки. Искать работу около Нюрнберга — это либо провокация, либо идиотизм.

— А где же мне ее искать?

— Трудно сказать. Возможно, в шахтах Рура, а может быть, в Гамбургском порту, разве я знаю? Лучше всего — в Нью-Йорке. У вас там есть свое правительство. Почему бы ему о вас не позаботиться?

Они возвращались через предместье. Усталым путникам теперь уже ничем не удавалось отвлечь себя от мучительного чувства голода. Вдали показалось здание казармы и знакомый круг конечной остановки трамвая — Мерцфельд.

Ярмарочная музыка оркестриона ударила им в уши. Два окна с выцветшими занавесками. На зеленой табличке у входа два скрещенных кия и три разноцветных шара, а над этим готическая надпись: «Zum Maksim»[46].

Двое мужчин вошли внутрь. До парней долетела чешская речь. Тогда без долгих размышлений вошли и они.

Длинное помещение с тремя бильярдами и рядами мраморных столиков в стиле модерн. Среди посетителей больше всего чехов. Назойливо дребезжит оркестрион. Душно, пахнет дымом и кислым запахом вина. Увядшая дама с высокой прической, немного похожая на Баронессу, стоит за стойкой и отпускает ликер. На высоком стуле, спиной к публике, сидит девица, положив локти на стойку, и что-то шепчет соседу на ухо.

Тощий человек с лицом, перекошенным, как после паралича, шаркающими шагами приблизился к парням. Он засучил рукав, просительно улыбнулся и произнес на пражском диалекте:

— Не купите?

От запястья до локтя на его руке были нанизаны ручные часы, мужские и дамские, золотые и никелированные. Между ремешками виднелась синяя татуировка на руке — голая женщина.

На ближайшем бильярде сидят два молодых человека и болтают ногами. В зубах папиросы, в руках газеты.

— Кабель? — прогудел один из них, когда эмигранты проходили мимо, и опустил газету на колени.

— Какой кабель? — изумился Ярда.

— Ну, кабель. Не знаешь, балда, что это такое?

В заднем углу режутся в карты. Один из игроков швырнул карты и, повернув голову к молодому человеку, стоящему у его плеча, сказал:

— Если хочешь по морде, получишь. Проваливай!

Хмурый седой человек с глубокими морщинами около рта в белом фартуке подошел к столику с профессионально безразличным видом и по-чешски с русским акцентом осведомился об их желании. Вацлав вдруг осознал, что они вошли сюда, не подумавши: утром покупка мисок, сигарет и мыла поглотила почти все их денежные ресурсы. Он смущенно стал считать мелочь.

— Чего лезете сюда без денег? — недовольно проворчал официант и пошел прочь. Его лохматые брови сошлись над мясистым носом, а челюсти под кожей, изрезанной глубокими морщинами, беспрерывно двигались.

Стареющая девица с яркими стразеровскими серьгами оставила своего партнера у стойки бара и приблизилась к юношам, но по ее улыбочке видно было, что она заранее знает о своей неудаче.

— Ну и что?

Ярда понял.

— Не имеем наличности, — отрезал он.

На ее усталом лице ничего не отразилось. Вблизи казалось, что она утром забыла помыть шею.

— Сигарету!

Женщина взяла сигарету без единого слова и побрела прочь.

За соседним столиком какой-то обтрепанный человек ел колбасу с горчицей и пил пиво. От аромата этой пищи Ярда побледнел и проглотил набежавшую слюну.