Три запрета Мейвин (СИ) - Марина Дементьева

— Грядущее твоё мрачно, Фэлтигерн, сын Глендана! — проклекотал один из троих. — Замыслам твоим не дано сбыться! Мы — видим!

Огненные отблески растеклись по наполовину выдвинутому из ножен лезвию.

— Ещё слово, и я проверю, чего стоит волшба против честной стали.

Я обвела взглядом зал. Его люди все, как один, держали ладони на рукоятях мечей.

Раздалось шипение, точно разворошили змеиный клубок. Пирующие недоумённо озирались, не видя, когда и как ушли колдуны. И с их исчезновением словно вмиг сделалось теплее, и кровля не ложилась более тяжестью на плечи, и звуки приблизились и определились.

Фэлтигерн вернул оружие в ножны и воротился на место рядом со мною. Меж бровей его пролегла тень. Он слышал предречённое друидами.

Зло, причинённое этой земле и её людям давно умершим человеком. Зло, которому минуло столетие… Сколь непросто осознать это той, чья жизнь ещё на взлёте! Но ведь никто не мог ответить, сколько лет ходят по земле трое старцев. Быть может, то давнее зло коснулось их тогда. Быть может, они своими глазами видели расправу, учинённую над мятежниками предком моего жениха… и гнев их не забыт поныне.

И хоть они явно ненавидят Фэлтигерна, они, столь же несомненно, обладают немалой силой и способны прозревать земные пути — вспять и вдаль, в прошлое и грядущее. Отчего-то не было сомнения, что брошенные напоследок слова — не мелкая месть, не желание уязвить, нанести вдогон выигравшему бой удар исподтишка. Слова, несущие в себе ненависть, всё же не были лживы. Ненависть честна.

Но я знала и иное: Фэлтигерн не из тех, кого принудит поворотить с пути дурное пророчество. И от этого знания тоскливо защемило в груди. Что я могу изменить?.. Фэлтигерн выслушает моё предостережение и поблагодарит за участие. Но сделает по-своему.

— Не думай о том, что наболтали старые безумцы, — сказал он. — Их угрозы бессильны повредить. Лишь нам самим вершить свои судьбы.

Я молча кивнула. Фэлтигерн волен верить в это. Быть может, он и впрямь в силах проторить новый путь, избегнув западни, буреломы и топи, на кои изобильна жизнь. Меня же с рождения направляет чужая воля.

Доносились голоса, но приглушённые, словно бы сквозь воду тихой заводи. Тепло, почти жарко. И разморённая слабость, точно лежишь после купания в пуховом коконе… или среди лета в душных мехах. Чувство это не было приятно. В жизни не испытывала сколько-нибудь опасной хвори и оттого не сразу поняла, что со мною, а поняв, испугалась. То нарушенный запрет вступал в силу, помалу отнимая жизнь.

Фэлтигерн обхватил меня за пояс, помогая подняться из-за стола. Ровно ответил на вопросительный взгляд:

— Хочу быть со своею невестой. Когда ещё выдастся новая встреча?..

"Если доведётся встретиться в этом мире", — осталось недосказанным.

Пирующие расступались перед нами молча; даже тех, кто прежде был во хмелю, отрезвило появление друидов и правда о Фэлтигерне. Теперь матушка смотрела на зятя с немым трепетом, как на божество, пришедшее в её дом прямиком с Острова Яблонь, и даже привыкший приказывать отец не решился с ним заговорить.

От вниманья жениха не укрылись покорность и слабость, с которыми я следовала за ним, опираясь на руку.

— Ты нездорова, Мейвин?

— Здорова. Меня испугали злые речи старцев, — вновь солгала я.

Фэлтигерн бережно поднял меня на руки, отнеся на широкое ложе.

— Эта ночь наша, Мейвин.

Он любил меня ещё горячей и нежнее, чем в прежнюю ночь. И вновь жар костра Бела касался моей кожи, и наше дыхание сливалось в одно.

Я знала, чувствовала: он прощается со мною. Надолго? Как знать… Не навсегда ли?

Я не любила Фэлтигерна. Но тогда, сплетаясь жадными до ласки телами на горячих простынях, его любви доставало на двоих. И тень грозового облака, предчувствия скорого зла растворялась в волнах сияния, что он щедро расточал вокруг себя. И облик моего наваждения таял, как тает лёд вблизи огня.

* * *

Я проснулась, когда рассвет ещё не занялся, от невесомого прикосновенья губ.

Фэлтигерн думал уйти, не дожидаясь моего пробуждения, чтоб не огорчать прощанием, но от болезни мой сон стал некрепок. И я наблюдала из-под полуопущенных ресниц за тем, как он одевается, споро, без суеты проверяет оружие. Как двигается, до незаметного привычным жестом откидывает прядь со лба.

Им можно любоваться, моим золотым королём. Им должно любоваться, и я любуюсь: как закатным заревом над вересковыми пустошами, как хищной сталью, алкающей крови, не смирённой пленом ножен. Как дикой птицей с ветром в крыльях, диким зверем, легко бегущим меж росистых трав. Его кожа золотисто-смугла от загара, а тело совершенно, как может быть лишь у рождённого воином и возросшего среди битв. Его волосы свиты из солнечных лучей, а в очах горит огонь Бела. И сам он — майский день, жаркий и страстный, яростный и жестокий.

Я любуюсь им. Не так, как любовалась бы желанным мужчиной.

— Отчего ты утаил правду о себе даже и от тех, с кем думаешь породниться?

Он обернулся на голос и вмиг оказался рядом, поправил сбившееся одеяло, укутал в него от утренней прохлады мои плечи.

— Так вышло: у меня немало врагов, из тех, с которыми не разойтись на одной дороге. Я молчал о себе, чтоб не подвергать тебя опасности. — Досадливо нахмурился: — Но проклятые старики уж всё разболтали.

— Возвращайся с победой, — попросила от сердца.