Три запрета Мейвин (СИ) - Марина Дементьева

не хочу быть ею! Так прими же меня — меня, Мейвин, или исчезни вовсе! Но прежде, чем растаешь в рассветном сиянии, и следы твои заметёт снегом или смоет дождём, не откажи в услуге, ведь я никогда ни о чём не просила. Дозволь испить из твоих рук полную чашу колдовского эля, эля забвения, чтоб стать, наконец, счастливой, не видеть твоего лица, глядя на моего жениха, и любить его любовью земной и ясной! Не той долгой мукой, которой ты наградил меня с безрассудной щедростью!"

Порой на мгновение замирания и дрожи казалось, что вижу его в круговерти танцующих или чуть поодаль, в полусвете костра. Но всякий раз ошибалась, принимая за него какого-нибудь из пришлых.

"На майские костры нет его власти", — точно въяве услышались слова Орнат. Я ждала напрасно.

Суетившиеся с готовкой старшие женщины закричали что-то, пытаясь перекрыть гомон. Пришло время раздавать майский хлеб. Его полагалось брать, не глядя, но и без того мыслями я унеслась настолько далеко, так, что просто взяла первый попавшийся под руку кусок.

Ритуал этот был привычен и знаком по прежним празднествам, и я знала о тех, кому не посчастливилось вытянуть крашенный углём кусок. Если кому выпадала подобная неприятность, полагалось трижды перепрыгнуть через костёр, чтоб очиститься, да и впоследствии к ним относились настороженно, как к приносящим несчастья, а то и проклятым.

Кругом раздавались смех и вздохи облегчения. Бездумно я разжала пальцы.

Хлеб на моей ладони был чёрен от угля.

Прежде и не подозревала, что взгляд может стать тяжёлым. С трудом я подняла глаза. Люди отступали от меня, как от заболевшей дурной хворью.

Даже и в оранжево-красных отблесках заметно было, как побледнел отец. Нетрудно было догадаться, отчего. Высокий, обширный сложили костёр на этот Бельтайн, на славу устроил его отец. Мог ли он предполагать, что единственной дочери выпадет испытать на своей коже его очистительный жар?

"Не допрыгну", — поняла с какой-то одуряющей ясностью.

Шёпот вкрадчиво, тягучим мёдом, влился в одурманенное вином и страхом сознание. Жар дыхания, точно близкое веяние костра Бела, опалил висок.

— Ты совсем озябла и дрожишь, как в ознобе.

Тогда по телу, и впрямь, прокатилась волна дрожи, зародившаяся где-то в животе, в самой глуби естества, прошедшая по коже, точно обрывком паутины, и, наконец, спряталась под корнями волос, пошевелив их.

— Я и сам не прочь согреться.

Опомниться не успела, как тот, кого матушка пророчила себе в зятья, подхватил меня на руки и трижды пролетел над взметнувшимся озером огня. Казалось, вместе с искрами мы достигнем самого неба, его колдующей манящей бездны.

Ещё и на земле не вдруг оставило чувство болезненно растянутого полёта-падения. И запоздало настигло замирание страха и изумления, точно перемахнуло вдогон за мной через костёр, и ударило в спину, пробив насквозь.

Костёр всё же оставил на мне кровавую метку.

Мужчина ладонью сбил искры с затлевшего подола платья и беспечно рассмеялся. Словно костровой отсвет, на моём лице отразилась его улыбка. Но исковерканная, дрожащая.

Неприметно как-то сгрудившиеся вокруг воины вразнобой откликались шутками и смехом. Но были и такие, кто не разделял веселья товарищей. И их нетрудно было понять. Кому понравится, если боевой вожак, должный приманивать к себе и отряду воинскую удачу, свяжется с отмеченной несчастьями?

От земляков доносился боязливый ропот, они точно пробовали голос.

И мне подумалось тогда: что сталось бы, не постучи в наши ворота золотоволосый воин?

От пережитого я ослабла и не противилась, когда он обнял меня за плечи сильной рукой. Довольны ль были воины его выбором, нет ли — это был его выбор, и они уважали это.

Что же до прочих… Посмел бы кто сказать про меня дурное или хоть косо поглядеть.

Нестройно вывели тревожную мелодию свирели и зашлись, захлебнулись пением.

Он сжал мою ладонь и потянул за собою следом. Вкруг костра стремительно и широко раскручивалась воронка танцующих. И меня унёс пёстрый листвяной вихрь, и, казалось, никогда не прекратиться его вращению, и, казалось, ветер с размаху швырнёт нас в костёр, но и там продлится безумная пляска, воспарит на пепельных перьях…

Я ощущала словно истончившейся кожей сотни прикосновений. Жар чередовался с ночной стынью. Яростный свет — с голодной тьмой, покуда не слился в багровое марево. Мелькали в неостановимом хороводе человеческие и нелюдские лица, и, наконец, всё заслонили глаза, серые, как холодный дым…

Яростно застонав, я зажмурилась и вырвала себя из замороченного круга — прочь, прочь! И время вокруг меня стало прежним. И наваждение исчезло.

Я обернулась. Хоровод зарастил нанесённую мною рану, разорванная цепь соединила звенья-руки.

— Мейвин, — позвала ночь голосом моего жениха. — Ты хотела узнать, сумею ли я удержать тебя? Это несложно проверить. Ты хотела сбежать? Тогда беги, Мейвин.

И я побежала.

Нужно продолжение? Дайте знать об этом в комментариях.

Яблоневый венец

С вершины холма, от сиянья костров в распахнутые объятья ночи. В обрыв. И не бежала, но летела под откос, едва касаясь ногами перьев травы.

Я знала одно. Меня, как ту жену Крунху, никто не мог догнать.

Костёр Бела виден был уже лишь как отдалённое неясное зарево, и слышала я одно биение сердца… когда птицей в расставленные силки влетела в протянутые руки, и кольцо их стальных объятий сомкнулось вокруг меня.

Укус поцелуя ожёг разомкнутые губы.

«Он не придёт», — явилось тогда нерассуждающее жестокое