Три запрета Мейвин (СИ) - Марина Дементьева

холодные ветры нагоняли непроглядную хмарь без начала и краю. Задевая голодно урчащим брюхом шапки дерев, ползли волглые громады туч, неустанно хлеща дождевыми плетями. В стылой мокрети стояли поля; стебли посекло, пригнуло долу. Жнецы снимали колосья наполовину пустыми, наполовину с чёрным, вспухшим от гнили зерном. Коровы и овцы ходили с порожними утробами, с сухим обвисшим выменем. Воды скупились на рыбу, леса таили дичь. Земля наша, не чующая над собой управы, как не смирённая сильной рукой кобылица, мчала без пути и дороги.

Фэлтигерн… Я думала о нём много и часто. Не как о муже для себя, но как о короле для нашей земли. Потревоженная стая-молва доносила вести о нём, подчас противоречивые. Говорили, что со всех сторон сходятся под его руку воины, что многие князья признали его повелителем над собою — и всё ж у мятежников, если достанет им выдержки и хитрости уговориться меж собой, войско более чем троекратно превысит войска Фэлтигерна, но по одиночке разобьёт он каждого.

Утомившись неопределённостью, я прибегла к преподанному Орнат искусству. Напрягая силы, те, чья природа отлична от осязаемых и грубых сил телесных, вглядывалась во взбаламученные поступками Фэлтигерна, а того прежде — злодействами его врагов — воды грядущего. И задавала про него один лишь вопрос, стократ важнее прочих:

Жизнь или смерть?

— Смерть! — твердил огам.

— Смерть! — упреждали сны.

— Смерть! — сулили все гадания.

И я верила. Не было причин не верить.

Искала и не находила спасение. Я твёрдо знала одно: Фэлтигерн должен жить. Не для меня, но для иных. И для них я должна была отвести от него смерть, хоть бы это и стоило мне жизни и посмертия. И, хоть накрепко уяснила, о чём упреждали на пиру друиды, не вняла им. Просто устала бояться.

Историческая справка:

Фигура вождя, короля в древности имела сакральное значение. Он — тот, кто олицетворяет порядок, тот, кто противостоит изначальному хаосу. Если король — залог процветания, то земля, лишённая правителя, приходит в упадок и разрушается в самом буквальном смысле.

Дом на пригорке

А ночью заслышала из углов знакомый шорох. И вкрадчивое, колдующее:

— Мейвин… Мейвин!

Меня заколотило в безотчётной злобе, сорванным листом подхватило с постели.

— Прочь! — ненавидяще кричала, вертясь волчком. — Довольно будет с вас меня мучить!

Схватив, что под руку попало, метила в белеющие, заострённые к подбородку лица с недобро затлевшими огоньками прищуренных глаз.

Они закружились листвяным потревоженным вихрем; под вздёрнутыми бескровными губами показались ряды бессчётных мелких зубов.

— Ме-эйви-ин!.. — пронеслось шорохом. Точно позёмка прошелестела, подхватывая и передвигая множество снежных сухих крупинок.

— Убирайтесь! — отвечала, отмахиваясь во все стороны, слишком разъярённая, чтобы чувствовать страх.

Зашипело, громче, злее, словно кто-то расшевелил тлеющие изнутри головни. Неуловимо глазу замелькала, сужаясь, круговерть. И всё стихло.

Несколько мгновений я простояла, сотрясаемая неровной крупной дрожью. Непонимающе, долгим взглядом посмотрела на зажатый в руке башмак и почти испуганно разжала пальцы. Башмак глухо ударился об пол, указывая острым носком на северо-запад. Зачем-то я посмотрела в ту сторону, будто ожидая оттуда чьего-то прихода или посланной вести… И ничком бросилась на постель.

Тягуче медленно стекала вязкая тишина. Я поймала себя на том, что, напрягая всё тело, жду, надеясь почувствовать холод, предваряющий появление ночного гостя.

"Он не придёт, — строго оборвала саму себя. — Теперь уже никогда".

— Что ты, дочка?..

От порога, жалостно искривив лицо, звала матушка, спросонок наспех накинувшая на себя что-то из одежды, и жалась к отцу. В ослабелой руке отец низко, наотлёт держал отломанную, верно, от лавки, доску.

— Дурной сон привиделся, — оскалила я в улыбке непослушно кривящийся рот.

Матушка отпрянула. Коснувшись пола, доска издала скрежещущий звук, от которого мерзко перевернулось в животе.

Не имея сил сносить тяготу злых тайн, без возможности разделить и толики ни с единой живой душой в своём дому, несложно угадать, у кого я могла искать утешения.

Прежде я птицей вспархивала на пригорок, не участив дыхания. Теперь дважды замедляла шаг на ставшем крутым подъёме и остановилась, опершись о покренившуюся в долгом падении стену, переводя дух, прежде чем толкнуть дверь.

Едва войдя, поняла, что Орнат вновь не смыкала глаз с заката до рассвета.

— Мне не так много осталось, — просто произнесла она, угадав непрозвучавший вопрос. — Разумно ли тратить время на сон? — И с несвойственной ей мягкостью попросила, точно зная всё наперёд: — Садись ближе. Вот так… рассказывай.

И я рассказывала, захлёбываясь словами, и с каждым насильно вытолкнутым вздохом звеняще-сладко пустело внутри.

…О ненароком нарушенном гейсе.

…о ночи Бельтайна, проведённой в объятиях нелюбимого мужчины и думах о другом.

…снежных следах на майской траве.

…неотвязной хвори, вгрызшейся в плоть и кости.

…о Фэлтигерне, его торопливой, жадной и щедрой любви и заклятой мести.

…друидах, что тремя стервятниками слетелись на брачный пир, и чёрной изнанке их слов.

…о сулящих недоброе гаданиях и моём решении.

…тоске по безвестному наваждению; снах, в которых только и смотрели на меня стылые серые глаза.

О…

Прабабка протяжно, почти напевно вздохнула, глядя в пустоту, точно читая вырезанные на ней знаки:

— Мейвин, бедная моя внучка… — И, переламывая ровное течение, выворачивая вспять ворот времени, возвратила