Искатель, 2002 №5 - Станислав Васильевич Родионов

ограде: он любил парки и не любил природу. Оставив машину у обочины, скорым шагом миновал стрельчатые ворота и вышел к пруду. Точнее, системе прудов, соединенных широкими протоками. Но пруды в парке отдыха отличаются от лесных озер примерно так же, как гуси отличаются от лебедей: плавают стаканчики из-под Мороженого, муть, торчит горлышко пустой бутылки… Давно не крашенные лодки лениво рассекают воду, похожую на жиденький суп.

Белокурая девушка в немодном цветастом платье, коммерческая стрижка «Каскад», граненые хрустальные шарики в ушах… Его мало интересовало лицо, потому что главное в женщине — фигура. Девушка привлекла задумчивым разглядыванием воды.

Он подошел.

— Неужели вас привлекает эта суспензия?

— Вода всегда притягивает, — ответила девушка нехотя.

— Уж не намерены ли утопиться?

Она усмехнулась и пошла. Он догнал ее, тут же нарвавшись на вопрос:

— Что вы хотите?

— Познакомиться.

— В парках я не знакомлюсь.

— Зачем же пришли? Парки для прогулок и для знакомств.

— Всего хорошего, — попрощалась она, убыстрив шаг.

— Мисс, вы совершаете ошибку.

— Какую же?

— Если встретил человека, обрадуй его: может быть, ты видишь его в последний раз.

— Ваша мысль? — удивилась она.

— Казахская мудрость.

— Очень красивое изречение.

Девушка пошла тише и глянула на художника. Глянула внимательно, словно только что увидела. Его внешность соответствовала глубине высказанной им мысли. Взгляд… Если бы она сейчас и захотела уйти, то его взгляд не отпустил бы. Прикрыв глаза, чтобы умерить их блеск и силу, художник выразил удивление:

— Как вы можете смотреть на этот бульон?

— Чище нет.

— Есть! — изрек он с неуместным жаром и сделал движение, словно хотел встать перед ней на колени.

— Где?

— Вот у него. — Художник показал на лодочника, взял девушку за руку и повел. — Там, у островка, есть глубины чистые, как мое к вам чувство.

Лодочник, старик в камуфляжной форме, предупредил:

— Через полчаса закрываюсь.

— Уложимся, — заверил художник.

Они сели: он за весла, она на корму. Ему хватило нескольких взмахов, чтобы достичь острова. Он начал его огибать. Девушка смотрела на нового знакомого со смешанным чувством тревоги, удивления и даже восхищения. Все это выразилось в неуверенных словах:

— Вы на кого-то похожи…

— Да, похож.

— На кого?

— На себя.

Она улыбнулась, посчитав его слова шуткой. Но художник растолковал на полном серьезе:

— Человеку надо быть похожим только на себя и ни на кого другого.

— Вы, наверное, о себе высокого мнения?

— Как и Бах.

— Какой Бах?

— Иоганн Себастьян. Одно свое музыкальное произведение он назвал «Хорошо темперированный клавир».

Последняя лодка ушла к причалу. За островом они остались одни: лишь парочки прогуливались по недалекому берегу. С крутого обрыва лиственным покрывалом свесилась ива. Ее шелковистая крона касалась воды, словно дерево нагнулось попить. Между листвой и обрывом образовался туннель — художник направил ход в него. Девушка засомневалась:

— Зачем туда?

— Под кроной забавная игра света.

Лодка вплыла в черную воду бесшумно, как «Летучий голландец». Туннеля хватило лишь на ее длину. Ветки касались их голов. Городской шумок остался за этой лиственной кисеей. Девушка удивилась:

— Где же игра света?

— Сядь рядом, — велел он, складывая весла вдоль борта. Она села, щурясь от полумрака, и, как бы спохватившись, спросила:

— Как тебя звать?

— Важно ли это сейчас?

— А что важно… сейчас?

Он обнял ее за плечи. Девушка поежилась. Он успокоительно погладил ее по шее. Она вздрогнула и продолжала дрожать мелко и бессильно. Художник спросил:

— Что с тобой?

— На острове… растут тополя…

— Нет.

— Растут… Мне всегда нехорошо от тополиного пуха.

Она положила голову ему на плечо. Он попробовал расстегнуть ворот платья, но пуговиц не нашел. Ласковым движением руки художник заголил ее колени и провел пальцами по широкому бедру — оно вжалось в его ладонь с жаром. Тогда пальцы метнулись выше и легли на живот. Девушка стала клониться навзничь. Он положил тело на ребристое дно лодки и приспустил ее трусики.

— Что вы делаете? — прошептала она.

— Раздеваю вас.

— Это насилие…

— Нет, это любовь.

Любовный процесс уже пошел… Лодка раскачивалась… Девушка лежала спиной на борту, ее голова свисала и волосы чуть ли не касались воды. Мелкая рябь хлюпала о берег. И художник подумал, что торопливость и красота несовместимы…

Через несколько минут он встал и едва успел застегнуть брюки, как раздался шумный всплеск и лодка едва не опрокинулась. Художник глянул за корму, решив, что в них кто-то врезался. Но ни сзади, ни спереди никого не было. И тогда он увидел, что девушка плавает в воде лицом вниз.

Крепкие руки художника схватили ее за плечи, рванули на себя и перевалили в лодку. Она молчала, безжизненно свесив голову на бок. Скорее всего, одномоментно вдохнула воду. Он начал делать что-то вроде искусственного дыхания. Мешали ветки, днище под ногами ходило ходуном, полумрак скрадывал ее лицо, да и не умел он делать искусственного дыхания…

Художник схватил весла и несколькими сильными взмахами вывел лодку на свет. Точнее, на вечерние сумерки. Но на свету он увидел, что глаза девушки закатились, лицо безжизненно и по щекам разлилась восковая бледность. Он пощупал пульс — его не было.

Взявшись за весла, художник сперва погреб изо всех сил, но с каждым взмахом здравый рассудок брал верх. Девушке врач уже не поможет. Значит…

К лодочной станции художник подплыл спокойно. Там уже никого, кроме лодочника, не было. Обхватив девушку и положив ее голову на свое плечо, художник вынес тело на берег. Трудность заключалась в создании иллюзии, что его подруга сама перебирает ногами. Лодочник насторожился:

— Что с ней?

— Алкоголь, папаша.

— В лодке-то не нагваздили?

— Если есть претензии, то держи, отец.

Свободной рукой художник дал ему сотенную купюру и поволок девушку дальше. Она загребала ногами. Загребала ногами гравий на дорожке. Выручило то обстоятельство, что машину оставил у входа в парк. Открыв заднюю дверцу, он посадил девушку, вернее, положил на сиденье. И поехал.

Взвинченные нервы художнике успокаивались с каждым тактом двигателя. Что произошло? С юридической точки зрения — ничего. Казус. С медицинской — человек захлебнулся. С житейской — несчастный случай. Суть в другом: произошла незаурядная история, а незаурядные истории происходят только с незаурядными людьми.

Покрутившись по городу, художник нашел безлюдный сквер и опустил тело в цветы, казавшиеся черными в предночной летней полутьме.

Рябинин знал, что если он уволится из прокуратуры до пенсии, то только из-за выездов на места происшествий. Не принимала его нелюдимая натура концентрации народа, спешки, плача, вида крови и нервных импульсов. Леденцов, шагнувший в кабинет, хорошие вести приносил редко — его лицо было стянуто делом, оставленным