Ткань Ишанкара - Тори Бергер

облюбовал сэр Котца, Тайра ни разу так с ним и не встретилась. Она часто приходила туда с книжками, чтобы спокойно позаниматься или просто почитать, устроившись лежа на теплых досках и подложив под голову сумку или вытащенную из Арсенала небольшую упругую подушку. Урюк тихо ронял розоватые лепестки, многие из которых долетали до пруда, намокали и медленно тонули, теряясь в темной воде. Иногда Тайра просто сидела на скамейке, вдыхая светлый запах неувядающих цветов, и постепенно замечала, что голова пустеет, становится легкой, и сама она становится невесомой и превращается в один из полупрозрачных лепестков, и от этой невыносимой легкости бытия становилось светло и печально.

Жилые корпуса были пятиэтажными современными зданиями, внешне стилизованными под весь ансамбль университета. Серый камень, из которого они были сложены, почти везде был опутан плющом и еще какими-то вьющимися растениями с большими красными и оранжевыми бутонами. Они почти не пахли и были плотными, словно вылепленными из воска, и пани Эдвина даже не ругалась, когда кто-нибудь из студентов или послушников обрывал их и уносил в свою комнату. Тайре было интересно, как и кто перестраивал эти здания, как подведены к ним и к Ишанкару в целом вода и электричество, но ответить на этот вопрос могли только специалисты, хотя мысль о существовании магов-сантехников и магов-водопроводчиков Тайру невероятно забавляла. Сэр Котца довольно смеялся и предлагал на этом не зацикливаться.

Сестра-хозяйка ее корпуса была невысокой полной индианкой с толстенной черной косой, рисованными жирными стрелками на верхних веках, красной точкой вместо третьего глаза и непроизносимым именем, которое студенты укоротили до «госпожи Суганды». Она носила сари, все время улыбалась и пританцовывала даже стоя на месте, и Тайра полагала, что она при желании сможет станцевать и спеть за Зиту и Гиту не хуже, чем они сами. Госпожа Суганда объяснила Тайре основные правила поведения в общежитии, выделила ей комнату на пятом этаже, проводила до двери, торжественно вручила ключи и, пританцовывая под слышимую только ей одной мелодию, плавно удалилась по коридору, покачивая бедрами, как тяжело груженный купеческий корабль при легком волнении на море.

Комната была просторной и светлой, в ней спокойно помещались две кровати с единственной спинкой у изголовья, громадный, во всю высоту комнаты, шкаф с зеркальной дверцей, два письменных стола, большое кресло, в котором можно было разлечься поперек, если перекинуть ноги через мягкий валик подлокотника, книжный стеллаж и крепление под телевизор. Телевизора у Тайры не было, поэтому вместо него красовался новенький музыкальный центр, который подарил ей на новоселье сэр хет Хоофт. Музыку можно было слушать так громко, как хотелось: простенькая магическая система звукоизоляции делала жизнь в общежитии такой, как каждому было удобно.

Самой большой ценностью в комнате было огромное, в половину стены, выходящее в сад окно с широким подоконником, на котором можно было сидеть. Сбоку от окна рос массивный каштан, крупные листья которого в ветреную погоду мягко шуршали по стеклу. Чуть дальше была видна липовая аллея, клумбы с различными цветами и одинокой куст белой сирени посреди зеленого газона. Говорили, что он зацветает раньше, чем вся остальная ишанкарская сирень. Пани Эдвина строго запрещала обламывать с него ветки.

Книжные полки заполнились моментально, а вот в шкафу оставалось еще много места, поэтому все прочие книги Тайра засунула на антресоль. Конечно, одной было немного скучновато, но через год к ней должна была присоединиться Фарха, занять вторую половину шкафа, застелить свою кровать цветным тканым овечьим покрывалом и вытащить свои смешные, корявые, сделанные собственными руками керамические пиалы с вдавленными в обожженные глиняные бока разноцветными бисеринками. Несмотря на это, Тайра признавалась себе, что сейчас ей больше всего хотелось покоя и одиночества, и то, что Фарха должна была появиться в этой комнате только через год, было не так уж и плохо.

В жилые корпуса регулярно наведывалась Эстер. Она знала всех своих студентов по именам и даже была знакома со многими родителями. Тайра уже видела, как Эстер, поймав за ухо очередного нерадивого студента, отводила его в уголок и, сверкая позолоченными дужками очков, что-то тихо вещала, отчего студент становился пунцовым и еще долго потирал ухо и не мог поднять взгляд. Иногда Айзекс заходила к кому-нибудь на чашку чая, а потом сетовала на то, что вся ее недельная диета снова пропала даром: чашка чая всегда оборачивалась тортом или пирожными. Магия, разводила руками Эстер, что поделать…

Несколько раз к Тайре заглядывал сэр ’т Хоофт, и уже после первого его визита девчонки с ее этажа сообразили, кто обитает в одной из дальних комнат, но паники не подняли и старались относиться к ней так же, как и друг к другу, выдерживая принятый в Ишанкаре канон семейности в отношениях. Хотя никто из них так ни разу и не произнес вслух, что она некромантесса, Тайра хорошо ощущала дистанцию, но сэр ’т Хоофт сказал, что так и должно быть, учитывая предназначение ишанкарского Некроманта, и эта мысль больше Тайру не занимала. Стоило поблагодарить девчонок уже за то, что они не разбегались при ее появлении и не шептались за ее спиной, хотя Тайра была уверена, что вечерами они пересказывают друг другу страшные байки про Зулейху, Брианну, Гвендолин и других ее предшественниц – по крайней мере, популярность исторических фолиантов среди студентов и послушников к радости господина Старшего Библиотекаря и господина Хранителя в разы возросла. Тайре было неприятно думать, что и о ней когда-нибудь будут рассказывать небылицы, авторами которых выступят как раз эти, живущие с ней на этаже, девчонки, с которыми она иногда по вечерам пила чай с горячим, только что вынутым из духовки, печеньем. О сэре хет Хоофте тоже рассказывали много всего странного, но он никак не реагировал, и Тайра сравнивала его с ситом, через которое пропускают воду. Иногда Наставник позволял себе посмеяться, когда небылица была уж особенно развесистой клюквой, но чаще всего Тайра слышала от него спокойное «ересь» и вопросов об истинности слуха не задавала.

Странно, но Тайра ловила себя на мысли, что абсолютно не скучает по квартире, в которой выросла. Она скучала по ощущению дома, которым наполняются четыре стены, если в них ожидает родной тебе человек. Тайра точно помнила момент, когда решилась навсегда покинуть дом и переехать в Ишанкар. Она разбирала шкаф, в котором мама хранила любимые книги и журналы, и откуда-то с верхней полки выпал и раскрылся на двадцать седьмой странице журнал с испещренным рунными знаками разворотом. Тайра зацепилась взглядом за черную галочку Кано – скандинавскую женщину, ждущую мужа с охоты, укутанную в шерстяную шаль, сидящую в кресле-качалке у огня, смотрящую на тяжелые, слипшиеся в комки хлопья снега за окном каменного дома. Окно было, был даже снег, но в плетеное кресло-качалку больше никогда не села бы женщина, ожидающая Тайру у огня кухонной плиты. Тайра знала, что стоит добавить Кано вертикальную черту, и из символа дома руна превратится в терновый шип Туризас – символ неизбежной боли, сопутствующей посвящению в новую жизнь, а если посмотреть на него сбоку, Туризас станет вратами, началом пути в новую реальность, вернуться из которой будет нельзя. Закрывая журнал, Тайра уже знала, что скажет брату, когда увидит его в следующий раз.

Ноги сами принесли ее к пруду. Вода казалась темной, в ней, как всегда бывало перед дождем, затаились и затихли рыбки, и только урюк продолжал бесстрастно терять лепестки. Где-то громыхнуло, широко, но пока еще приглушенно. Тайра присела на скамейку и закрыла глаза. Когда-то, казалось, это было не в этой жизни, они с Хи и Аишей перед грозой бегали в парк. Они неслись со всех ног, лавируя между спешащими в укрытие людьми, перебегали дороги, не обращая внимания на свет светофоров, срезали угол по июльской клумбе. Надо было обязательно оказаться посреди присыпанного терракотовым песком парка, чтобы остановиться, тяжело дыша, и, подставив лицо набухшему от дождя небу, услышать, как первые капли тяжело плюхаются на широкие ладони листвы, падают на лоб