Ткань Ишанкара - Тори Бергер

Горан замечал, что отец словно отсутствует, словно он отправился в прошлое и снова проживает в нем какой-то счастливый момент своей жизни, мама тоже это замечала, но никогда не тревожила отца. Он возвращался сам, когда чай уже остывал, а Горан и мама уходили в зал смотреть телевизор, подолгу сидел на кухне или курил на лестничной клетке, а потом приходил, садился на диван между женой и сыном, обнимал обоих, и Горан знал, что отец снова чувствует себя виноватым за то, что опять поддался слабости и искушению прошлым. Мама вздыхала, но не от досады или разочарования, а от того, что и отца воспринимала ребенком, который, зная, что совать пальцы в розетку опасно, снова туда лез.

Горан не знал, почему мама не родила ему братика или сестренку. Он помнил, как несколько раз просил ее об этом, и однажды даже написал письмо Деду Морозу, но Деда Мороза, по-видимому, не существовало. Горан твердо уверился в этом по прошествии года, когда его желание так и не было исполнено. Повзрослев, Горан понял, что всю жизнь хотел заботиться о ком-нибудь и наверняка стал бы идеальным братом, но проверить это на практике ему так и не удалось.

Мама все время что-то делала. То шила мягкие игрушки, то клеила аппликации, то вырезала снежинки, чтобы украсить окна в своей группе. Горан всегда помогал ей ставить елку. Сначала просто вешал шары на ветки, до которых доставал, а когда вырос, и сам приносил ей на работу пахнущее морозом пушистое зеленое дерево, а пару раз даже изображал Деда Мороза, хотя симпатии к этому персонажу давно не испытывал. Мама наряжалась Снегурочкой, одевала чудовищный желтого цвета парик с косой фабрики «Красный коммунар» (Горан вычитал это название на ярлычке с внутренней стороны), и они оба разыгрывали малышню. Когда Горан вполне освоил магию, чтобы колдовать без откатов и постэффектов, он начал развлекать маминых детишек простенькими иллюзиями, и мама удивлялась, когда он умудряется учиться фокусам.

Горан признался ей, что он маг, когда ему исполнилось пятнадцать. Он просто больше не мог скрывать своих способностей и чудаковатого сэра Котцу, который все время изъявлял желание познакомиться с его родителями и передавал маме приветы. Горану надоело лгать обоим, и однажды сэр Котца солнечным апельсином вплыл к ним в квартиру. Мама отнеслась ко всему философски, и через полчаса они с сэром Котцей уже без Горанова перевода мило беседовали, хотя мама понимала английский через два слова на третье, а сэр Котца объективно говорил с чудовищным акцентом. Отец не мешал, он просто сидел в кресле и наблюдал за всем со стороны, и, как он позднее признавался, его успокоили два факта: что сэр Котца, как бы странно он ни выглядел, все же был Ректором университета, и что Горан не отказался от своего намерения поступить в МГИМО. Образование отец считал пропуском в благополучное будущее и протестовать против того, чтобы сын получил их два, никак не мог.

Рядом с отцом мама казалась маленькой, и даже он сам в тринадцать лет был выше нее на голову. По праздникам они втроем ходили гулять в город, отец угощал их мороженым и не выпускал мамину маленькую ладонь из своей. Горан никогда не думал, что его отец способен на такую трогательную любовь. Отец был сдержан и старался не проявлять своих эмоций, но Горан видел, каким взглядом он смотрит на маму, и не мог определить, смесь каких чувств отец к ней испытывает. Иногда Горану казалось, что отец считает маму святой, и потому все ее действия, даже случайно подгоревшие котлеты, принимает с благодарностью и теплотой. Горан хотел, чтобы и в его жизни была такая любовь – не идеальная, не первая, сложная, но единственно верная. Он тоже хотел держать свою женщину за руку и просто идти сквозь людское праздничное море с красными гвоздиками и дурацкими транспарантами, понимая, что все это, в отличие от его любви, проходящее.

У них всегда не хватало денег. Они жили на зарплату, мама получала в три раза меньше отца, и единственным, чего Горан терпеть не мог из семейных обязанностей, был огород. Горан был уверен, что если бы не мама, выросшая в деревне, они с отцом обязательно расплодили бы колорадских жуков, и соседи выжгли бы их участок под ноль вместе с остатками недоеденной жуками картошки. Мама знала, когда пропалывать, когда поливать, когда подвязывать помидоры и открывать огуречные парники, и как-то раз отец признался, что мама, порхающая по участку, напоминает ему сказочную фею, вот только крыльев у нее нет, и Горан сотворил для нее радужные крылья. Отец на секунду перестал дышать, увидев, как его фантазия стала реальностью, и с этих пор больше не боялся того, что его сын маг.

Летом, когда у них с мамой был отпуск, отец доставал из гаража черную надувную лодку с проклеенным боком, и они втроем отправлялись в поход. Горан без топора и кольев ставил палатку и без спичек разжигал костер, отец ловил рыбу, а мама собирала грибы и готовила их в большом кривом чугунке. Горан мечтал увидеть перед глазами сеточку и проверить свои целительские умения, но сеточка не появлялась: мама очень хорошо разбиралась и в грибах. Потом они бок о бок лежали на старом, кое-где дырявом, пледе, постеленном поверх пенок, и смотрели в небо. Мама и Горан считали звезды, как когда-то он считал веснушки на ее лице, сбивались и начинали это бесполезное и невыполнимое занятие сначала, мама снова смеялась, отец молча улыбался и курил ароматную трубку, которую позволял себе только во время отпусков. Горан был уверен, что это были самые счастливые моменты его жизни.

Когда Горану было двадцать четыре, он приехал на Новый Год домой. Отец и мама на праздники собрались на лыжах в горы, и утро, когда он закрыл дверь за их большими рюкзаками, было последним, когда он видел их живыми. Горан глупо надеялся, что они, как дети, просто решили сбежать, и что не было никакой лавины, но сэр хет Хоофт однозначно сказал, что они мертвы. Их накрыло снегом, когда они спали, Горан так и похоронил их вместе, рядом со своей первой мамой. Это было так странно, словно у него было трое родителей, а теперь не осталось ни одного.

Горан боялся, что эта пустота останется в его душе навсегда, ее и правда ничем нельзя было заполнить, но оставался еще сэр Котца, который с завидной регулярностью продолжал лупить его веером по лбу, и постепенно Горан ожил, а потом в его жизни появилась Тайра, и теперь Горан был готов снова пережить тот год и забрать себе всю ее боль, но он был бессилен, и ни одна его иллюзия не смогла бы обмануть ее сердце.

Алекс выплыл из воспоминаний, указательным пальцем подвинул чашку – холодный кофе чуть выплеснулся через край – и посмотрел на сестру.

– Ну что делать будем, Мась? – спросил он.

Сестра оторвалась от созерцания своего отражения и покачала головой.

– Я тут надумал кое-что, ты только выслушай до конца, – Алекс сделал паузу. – Я все это время думал про твоего ’т Хоофта, про Ишанкар, про то, что с нами будет дальше… Только пообещай мне, что не сойдешь с ума, ладно?

– Я это уже пообещала сэру ’т Хоофту, тебе не могу, – усмехнулась Тайра. – А вообще, быть в здравом уме – это мой Долг.

– Уже радует, – усмехнулся в ответ Алекс. – Ну так вот… Я подпишу тебе разрешение, если ты пообещаешь, что будешь поступать в ЛГУ. Я хочу, чтобы моя сестра была лингвистом, а не каким-то магом. Тут я согласен с твоим Наставником: маг должен оставаться человеком.

– Подпишешь? Ты подпишешь мне разрешение? – не поверила Тайра.

– Ты рада? – печально спросил Алекс.

Сестра не ответила.

– Хет Хоофт сказал, что мама была согласна, – сказал Алекс. – Не знаю, как он ее убедил, меня вот никак… Хотя