Ткань Ишанкара - Тори Бергер

игрушечные огурцы, которые вились по протянутой вдоль окна проволоке и вызывали зависть Инкен и ее кукол, которым приходилось давиться огурцами совсем не по их кукольному размеру. Йен вместе с отцом следил, как из черной земли сначала появляется крошечная салатовая точка, которая потом наливается цветом, распрямляется и вытягивается в полноценное растение. Отец радовался как ребенок, хватал горшок и бежал к маме показывать свои достижения. Мама усмехалась, целовала его в щеку и спрашивала, когда же зацветет папоротник. Тут уже усмехался отец и, прижимая горшок с зеленой закорючкой к груди, уходил обратно в парник.

Мама работала в большом красивом здании. Йен несколько раз заходил к ней на работу вместе с отцом, но помнил только груды бумаг, толстые черные папки на массивных полках, разбросанные всюду калькуляторы и вечно недовольную тетку с ярко накрашенными ногтями, которая все время ожесточенно стучала по клавишам печатной машинки. Мама была бухгалтером, она быстро считала в уме и могла с небольшой погрешностью определить, сколько купюр лежит в пачке. Иногда мама приносила большие папки домой и всю ночь сидела, согнувшись над рабочим столом, и ее калькулятор с почти стертыми значками на клавишах возлежал в круге желтого света настольной лампы. В такие ночи в доме пахло кофе, и папа говорил, что мама опять не может найти мелкую монетку, и слово «баланс» отец произносил с такой значимостью, словно оно было вместилищем тайного знания, посвящать в которое посторонних мама не имела права.

Раз в несколько дней мама приносила из магазина горячий хлеб, и стоило ей зайти на порог, как дом наполнялся запахом тмина, и это для Йена был запах дома. Отец наливал ему стакан молока, а потом с нежностью отламывал кусок от еще дымящегося каравая и протягивал сыну, и мама говорила, что это отец вырастил этот хлеб. Отец смеялся и отламывал кусок себе.

Йен не любил, когда родители ссорились. Происходило это всегда на выходных, и вместо того, чтобы провести это время вместе, отец исчезал в своих теплицах и пропадал там полдня, а мама ходила по дому с пылесосом и слушала Армстронга. Йен бегал от мамы к отцу, но они никак не хотели собраться вместе. К обеду их взаимная обида проходила, и на вопрос сына, почему родители поругались, они отвечали: «Потому что дураки», и Йен твердо усвоил, что быть дураком не слишком весело.

Иногда родители Йена привозили и оставляли его дедушке и бабушке, и однажды за ним просто не вернулись. Бабушка сказала, что мама и отец навсегда ушли, и Йен долго не мог понять, как это – ушли, и думал, что они ушли на тот самый волшебный холм посреди травяного моря, и ему было очень обидно, что они не взяли его с собой. Но однажды дед не выдержал и сказал ему, что родители умерли. Йен слышал, что такое происходит, отец Инкен тоже умер, так что возможность таких событий не была для него новой, но он никогда не мог подумать, что умереть могут сразу и отец, и мама, и поэтому все же решил проверить, а вдруг и правда кто-нибудь из них сидит на том самом холме и смотрит на закат. Йен вышел за дверь, когда бабушка занималась стиркой, и побежал со всех ног, как ему казалось, в направлении заветного холма.

Он плохо помнил, что было потом, но высокий строгий старик взял его за руку и привел обратно к дедову дому, и Йен удивлялся, почему ни бабушка, ни дедушка его не видят. Йен никак не мог объяснить им, что не болен, но бабушка накапала ему в кружку ароматных капель и уложила в постель. Йен совсем не хотел спать, он слушал Сэла и тихонько плакал, понимая, что до того момента, когда он сможет увидеться и поговорить с мамой, пройдет слишком много времени. Сэл обещал приходить в гости, но это было слабое утешение.

Дед и бабушка работали в госпитале, дед был хирургом, и иногда, когда Йен подрос, и ему нечего было делать, он сидел на диванчике в приемном покое и слушал истории, которые рассказывали ему только что умершие люди. Йен не боялся, он коллекционировал их судьбы, и они были настолько разными и интересными, что если бы Йен имел склонность к сочинительству, то обязательно составил бы из них книгу. Он хорошо помнил одноногого грузного старика и его историю о том, как, лежа возле воронки от только что разорвавшегося снаряда, он пообещал Богу, что если выживет, то каждый день будет кормить голубей, и Господь согласился. Старик умер от инфаркта и все сокрушался о своих птицах, о которых теперь некому будет заботиться.

Йен часто вспоминал маму, он так хотел сказать ей, что до сих пор любит ее и отца, он хотел попросить прощения за то, что так ни разу и не сказал им об этом, и когда в его жизни появился сэр Морган, надеялся, что хоть он-то, в отличие от Сэла, разрешит ему хотя бы один раз увидеться с родителями, но сэр Морган в этом вопросе был так же непреклонен, как и Сэл. Йен легко соглашался со всем, что требовал от него Наставник, но согласиться с разумностью этого запрета ему было сложно.

Когда он полностью освоил порталы, он часто приходил на тот самый холм и подолгу сидел на нем, перебирая пальцами траву и ища в ней клевер с четырьмя лепестками. Он не загадывал, что случится, если он все-таки обнаружит четырехлистник, ему казалось, что обязательно произойдет что-нибудь хорошее, но все его поиски оканчивались неудачей. Это было не страшно – Йен уже в тринадцать понял, что все его ожидания имеют обыкновение не сбываться, – и плохо было не то, что клевер с четырьмя лепестками так и не находился, а то, что трава больше не казалась морем, и река больше не была неподвижной, и облака больше никогда не были такими волшебно розовыми, как в тот далекий и единственный раз.

Расцвет

Год 42-й ректорства сэра Котцы, осень

Небо было тяжелым, серо-синим, с проблесками неестественного голубого по линии горизонта, оно нависло прямо над Ишанкаром и готово было разорваться под собственной тяжестью и вылиться дождем. Пахло пылью, густые грязно-зеленые сентябрьские кроны раскачивались из стороны в сторону, и на часть дугообразной бело-розовой аллеи, видимую сквозь открытые ворота, словно накатывали и отходили обратно высокие зеленые волны. Из-за высоких стен резко пахло георгинами и хризантемами, и запахи были настолько осязаемы, что, казалось, они имеют цвета.

Святой Петр спокойно и с достоинством взирал куда-то вдаль, за спину пришедшему к охраняемым им вратам. Тайра не знала, насколько далеко простирается эта зеленая равнина, и насколько реальными были горы вдали, но мир вокруг Ишанкара был настолько гармоничен и четок, что даже будучи рукотворным, казался реальнее того мира, в котором ей пришлось прожить почти семнадцать лет. Иногда, гуляя по отдаленным аллеям Внутренних Садов, Тайра начинала думать, что Ишанкар местами очень похож на рай с иллюстраций из детских книжек. Горан, с которым она поделилась этой мыслью, по своему обыкновению хохотнул и указал ей на никогда не закрывающиеся ворота Ишанкара, в то время как к Богу, по всем канонам, пройти можно было только через узенькую калитку.

Тайра всегда заходила в Ишанкар через ворота. Она специально рассчитала портал, чтобы сначала оказываться перед святым Петром и потом идти через всю территорию университета до жилых корпусов каждый раз новой тропинкой, выбирая самые красивые, и прокладывая новые маршруты. Сэр ’т Хоофт говорил, что это скоро пройдет, не потому, что надоест, а потому, что времени будет катастрофически не хватать, и надо будет оказываться как можно ближе к Башне или Библиотеке, но такая перспектива ожидала ее еще через год, поэтому сейчас Тайра наслаждалась свободой.

Она еще немного посмотрела на мозаику над входом и неторопливо направилась домой мимо своего вечноцветущего урюка. Скамейка неподалеку от воды всегда была пуста, и хотя сэр ’т Хоофт говорил, что ее