Фронт и тыл Великой войны - Юрий Алексеевич Бахурин

Начальник штаба крепости, генерал-майор Глобачев после освобождения в 1918 году был активным организатором пополнения бывшими военнопленными рядов Добровольческой армии и Вооруженных Сил Юга России, осуществлял связь с «Русской делегацией» в Германии и сам был главой такой же делегации в Польше. В 1931 году он эмигрировал в Германию, где с 1935 года занимал пост председателя Центрального союза русских увечных воинов, входившего в состав II отдела Русского Общевоинского Союза, а в 1939-м возглавил отдел РОВС в Германии[1297].

Бывший же комендант Новогеоргиевска генерал Бобырь, отчисленный от занимаемой должности 7 (20) августа 1915 года за нахождением в плену, до 1917 года пребывал в заключении в офицерском лагере Бланкенбург, будучи для других плененных офицеров объектом презрения: «…В этом лагере с Бобырем случилась такая история. От всех пленных он требовал отдания чести. Выходит он раз на двор, а там на скамейке сидит какой-то поручик. На генерала никакого внимания. Бобырь к нему:

— Почему вы чести мне не отдаете, видите, что я генерал?

А тот отвечает:

— Я таким генералам, которые крепости сдают, чести не отдаю»[1298].

После освобождения Бобырь вернулся в Россию, в Гражданской войне не участвовал, но в декабре 1920 года, находясь в Ялте, был расстрелян по решению чрезвычайной тройки Крымской ударной группы управления особых отделов ВЧК при РВС Южного и Юго-Западного фронтов.

Трагедия, но не позор русского оружия

Вразгар Великого отступления 1915 года только ленивый не сравнивал его с событиями вековой давности. «Повторением 1812 года», «Вторым великим переселением», «квазипатриотической инсценировкой Отечественной войны» язвительно именовали действия генерала Алексеева и в Совете министров, и на страницах столичной прессы[1299]. История же Новогеоргиевска не нуждалась и не нуждается в надуманных уподоблениях — в ней хватает подлинных, притом впечатляющих аналогий.

Осенью 1806 года генерал-лейтенант А. И. Остерман-Толстой во главе пятитысячного авангарда занял позиции при слиянии Нарева и Вкры, чтобы позволить основным силам союзников собраться у Пултуска и не дать французским войскам перейти реку. На противоположном ее берегу стягивались основные силы Наполеона под командованием маршала Жана Ланна. Противостояние длилось четверо суток, русские отбивали атаку за атакой. Рисковавший оказаться отрезанным от основных сил Остерман-Толстой не дрогнул, отступавшая армия была спасена[1300].

22 января (3 февраля) 1813 года, находясь в захолустном польском городке Плонске, уже цитировавшийся ранее Ф. Н. Глинка сообщал в письме другу: «Модлин, находящийся отсюда только в двух милях, решился защищаться. Горсть поляков, запершаяся в Модлине, конечно, не принесет никакой пользы своему отечеству, не сделав ни малейшего помешательства и нашим движениям. Но может быть, сии затворники хотят заслужить местечко в истории. Недавно был у них совет. Некоторые предлагали сдать крепость, говоря, что русские могут ее сжечь. Я тогда разве сдам ее, — гордо отвечал комендант, — когда платок в кармане моем загорится!»[1301].

Бессмысленно сожалеть о том, что столетие спустя гарнизону Новогеоргиевска недоставало столь же волевого коменданта. И генерал Данилов был несправедлив в своей категоричности, когда писал, что Новогеоргиевская крепость своим сопротивлением могла дать России лишь новую героическую главу для истории ее армии[1302]. Крепость дала армии больше. По признанию генерала Людендорфа, взятие Новогеоргиевска не повлияло на дальнейшее развитие наступления[1303]. Германские военачальники не смогли пожать плодов своей победы. Для Ставки же месяц, в течение которого подготавливалась и велась осада Новогеоргиевска, стал жизненно важным — было выиграно немного времени для отступления части основных сил Русской императорской армии.

Новогеоргиевск пал, фото 1915 года

Сильнейшая крепость Старого света пала не напрасно, но цена оказалась велика. И артиллерийский парк Новогеоргиевска был ослаблен выводом крупных калибров в поле. Обороняться в крепости довелось изнуренным и недоукомплектованным дивизиям ополчения, буквально с одной винтовкой и жменькой патронов на троих. И ни подвезти боеприпасы гарнизону, ни вывезти его из обреченной крепости было невозможно.

Новогеоргиевск в 1915 году стал крестом Русской императорской армии. Именно так, а не иначе его участь и следует понимать.

…В ряде немецких свидетельств падения Новогеоргиевска, от воспоминаний Гинденбурга до полковых гешихтов, отмечается один и тот же впечатляющий момент: отстрел русскими солдатами боевых коней, дабы они не достались противнику[1304]. До сих пор мой рассказ был посвящен людям на войне, их тяготам, отличиям и реже — военно-техническим откровениям. Однако следующая глава будет посвящена истории животных в годы Первой мировой — ничуть не менее интересной, столь же непростой и трагичной.

БРАТЬЯ ПО ОРУЖИЮ НАШИ МЕНЬШИЕ

Даже блох не убивают, а блохи отчаянно донимают псов…[1305].

«Ну жаль мне моего друга коня»

Из всего царства животных наибольшая доля тягот военной поры пришлась, конечно же, на лошадей. Накануне Первой мировой Российская империя владела крупнейшим в мире конским поголовьем в 22,8 миллиона голов. С учетом установленных ГУГШ норм в действующей армии 1 лошадь должна была приходиться на пятерых воинов. Мобилизация 1914 года поставила под ружье пять с половиной миллионов человек, и реквизиция даже миллиона лошадей для военных нужд не должна была сказаться на тыловом хозяйстве.

В армии лошади распределялись по нескольким категориям. Кавалерийские ходили под седлом, тягловые буксировали орудия и пулеметы или работали в обозах. Буцефал выше 2 аршин и 4 вершков (1,6 метра) мог оказаться в гвардии, а вот савраски ниже 1,4 метра считались «лошадьми в первобытном состоянии» и в кавалерию не поставлялись. Пригодность лошадей для реквизиции определялась волостными комиссиями. В начале войны отбор велся достаточно строго. «В числе брака назывались: вислоухость, неправильный постав ног (саблистость), наросты на бабках, прикуска. Отсюда придирчивое отношение армейских ремонтных комиссий к качеству лошадей (впоследствии особенного выбора уже не было)», — отмечает исследователь М. В. Оськин[1306]. Что же касается лошадиной масти, то в самом начале войны ей случалось становиться предметом экспериментов. Воины 5-й батареи лейб-гвардии Конной артиллерии, прибыв в июле 1914-го в Пильвишки[1307], с изумлением увидели, что серая шерсть скакунов лейб-гвардии Гусарского полка позеленела: «Выяснилось, что во время мобилизации по приказанию генерала Безобразова они были выкрашены каким-то составом для того, чтобы сделать их менее видимыми на местности. Но так как никаких опытов с составом этим в мирное время не производилось, то после первых же дождей выяснилось, что он смывается просто водой бесследно, и через несколько дней лошади наших