Фронт и тыл Великой войны - Юрий Алексеевич Бахурин

Германский лагерь Нейссе, фотография сделана в конце 1915 года

Генерал Алексеев был повергнут в ужас сообщением о катастрофе и молился в течение полутора часов. Со слов близкого к нему генерала Борисова, Алексеев от горя смог произнести лишь: «Очень больно для Государя и Народа»[1282].

Он взялся было писать начальнику штаба Верховного главнокомандующего: «Придя к глубокому убеждению, что командование мое приносит армиям неудачи, родине — горе, прошу представить Верховному Главнокомандующему мою всепреданнейшую просьбу отчислить меня от занимаемой должности и уволить в отставку»[1283]. Как известно, отставка генерала Алексеева не будет принята. Более того, Николай II назначит его начальником штаба Ставки.

Падение Новогеоргиевска имело целый ряд иных последствий как для обстановки на фронте, так и для ситуации в государстве в целом. У германского командования высвободилось несколько дивизий, необходимых для осады Ковно. Впечатление же от скоротечного падения Ковенской крепости подействовало на Ставку столь удручающе, что еще одна крепость, а именно Брест-Литовск, была оставлена добровольно. По мнению ее коменданта, генерала от артиллерии В. А. Лайминга, при разумном расходовании продовольствия крепость была способна обороняться от полугода до 8 месяцев. Однако существуют свидетельства того, что фортификационные сооружения в Брест-Литовске были не закончены, крепостная артиллерия не пристреляна, а гарнизон не пополнен и не вооружен[1284]. Эвакуация этой крепости стала целесообразной мерой, значительную роль в ускорении каковой сыграло падение Новогеоргиевска.

Русская общественность восприняла падение Новогеоргиевска отнюдь не как позор, но как трагедию. Петроград был шокирован вестью о нем, гласит свидетельство современника — специального корреспондента лондонской Times[1285]. Германские бюргеры же устраивали по случаю победы германского оружия торжественные манифестации и шествия со знаменами, плакатами и скандируемыми выкриками: «Russland Kaput!» Социолог Макс Вебер даже в письме своей возлюбленной Мине Тоблер делился с ней радостью от громадного успеха на Восточном фронте[1286]. Немецкая пресса ликовала по случаю столь значительного события на фронте; текст телеграммы, сообщающей о падении Новогеоргиевска, был, надо полагать, с умыслом доведен до сведения русских военнопленных, находящихся на территории Германии[1287]. Радостно отреагировала на новость о падении мощнейшей русской крепости и союзница Германии — Османская империя: в Стамбуле, словно в праздничный день, горожане на домах повсюду вывесили государственные флаги.

Не могла остаться безучастной к нему и дипломатия союзников России по Антанте. Суха и вместе с тем показательна запись в дневнике французского посла Мориса Палеолога: «Крепость Новогеоргиевск, последний оплот русских в Польше, в руках германцев. В Москве… прекрасное состояние духа во всем, что касается войны»[1288]. Последняя фраза, вероятнее всего, была ключевой и в отчете Парижу.

Между тем президент Пуанкаре не разделял оптимизма Палеолога, убежденный, что «защитники Ковно и Новогеоргиевска дрались из рук вон плохо и отступление было повальным бегством»[1289]. Несмотря на столь резкую и субъективную оценку, он наверняка понимал весь трагизм положения Русской армии и необходимость начала наступления на Западном фронте. Зримой она была и для французской военной верхушки: бригадный генерал Эмиль-Мари Файоль после падения Новогеоргиевска записал в дневнике: «У русских остались силы лишь для отступления»[1290]. Фельдмаршал Горацио Китченер, связавшись с командующим Британскими экспедиционными силами во Франции фельмаршалом Джоном Френчем, потребовал от него быть намного тверже в обороне[1291].

Различной была дальнейшая судьба главных действующих лиц противостояния. Триумфатор Безелер получил и вплоть до Ноябрьской революции 1918 года в Германии занимал пост генерал-губернатора Варшавы, поддерживая порядок в регионе и его столице силами организованного покорителем европейских твердынь «бюргервера», то есть гражданской самообороны из числа молодых поляков, прозванных в народе «безелерчиками»[1292]. С крушением Германской империи обрели свободу пребывавшие в плену высшие чины новогеоргиевского гарнизона. Многие из них, вернувшись после плена в Россию, стали участниками Гражданской войны.

Например, генерал Чеботарев после освобождения из плена занимал высокие посты при гетмане П. П. Скоропадском, командовал артиллерийскими группами в боях под Царицыном. Начальник 58-й пехотной дивизии генерал де Витт содержался в лагере Бишофсверда. Находясь в плену, он неоднократно рассылал представителям нейтральных держав обращения о неподобающем обращении противника с плененным высшим русским офицерством, а его супруга входила в состав инспекционной комиссии Российского общества Красного Креста, осматривавшей лагеря военнопленных. Ею же инициировался обмен генерала де Витта на какого-либо пленного германского офицера — поводом называлось скверное состояние здоровья первого, в том числе «тяжелая глазная болезнь». Однако ни обмен, ни освобождение генерала де Витта из плена до окончания войны произведены не были — как установила германская врачебная комиссия, переживания госпожи де Витт слабо сочетались с регулярной игрой в теннис на лагерных кортах. Последующему участию генерала в Гражданской войне в рядах Белого движения его тяжкая болезнь тоже не помешала[1293]. Его противником в пожаре братоубийственной бойни был также плененный в Новогеоргиевске начальник 63-й пехотной дивизии генерал-майор В. Б. фон Кольшмидт, добровольно вступивший в Красную армию в 1918 году.

Взят в плен при обороне Новогеоргиевска был и ставший в будущем начальником Генерального штаба литовской армии К. К. Клещинский — отличный строевой офицер Русской императорской армии, окончивший некогда Николаевскую академию Генерального штаба по 1-му разряду. Артиллерист прапорщик Юрьев, задержавшийся в Новогеоргиевске при сопровождении партии бомб на фронт и захваченный противником при обороне южной стороны, тоже провел 3 года в германском плену, а впоследствии дослужился до генерал-лейтенанта инженерно-технической службы РККА, став выдающимся специалистом в области аэродинамики и вертолетостроения[1294].

Прославившийся спасением знамен осажденных в Новогеоргиевске полков военный летчик Масальский в чине капитана уже республиканской армии Приказом армии и флоту от 12 (25) июня 1917 года был награжден орденом Св. Георгия 4-й степени, «за то, что в бытность начальником Новогеоргиевского крепостного авиационного отряда, организовав, согласно приказанию коменданта, отлет всех вверенных ему аппаратов с ценными документами и ввиду неминуемого падения крепости уничтожив все имущество отряда, вылетел 5 августа 1915 г[ода] и сам с адъютантом отряда, взяв также важные секретные дела». В 1918 году он примкнул к Белому движению, спустя год замещал должность начальника учебной команды 2-го авиационного парка Вооруженных Сил Юга России, попал в плен к красным и в 1923-м перешел на службу в РККА, закончив ее в должности помощника начальника штаба 7-й авиационной бригады[1295]. Штабс-ротмистру Свистунову, спасшему из Новогеоргиевска лучшего механика 33-го корпусного авиаотряда, довелось через пару лет содействовать побегу Керенского из Гатчины, должность начальника гарнизона и