На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

ее лица; в сырой, росистой траве слышался почти непрерывный тихий шелест.

Адель спустилась с террасы. Ледоколов поспешил предложить ей руку, но Адель не заметила этого предупредительного движения и повисла уже на локте Ивана Илларионовича.

Фридерика Казимировна поспешила овладеть рукой Ледоколова, Бурченко пошел «solo».

«Что-то уж он очень наклонился к ней, говорит как-то эдак…» – волновался Ледоколов, глядя на едва обрисовывающуюся в темноте массивную спину Лопатина и более заметное пятно – белую кружевную косынку его дамы…

Он поддал ходу, – ему так хотелось уменьшить это расстояние, образовавшееся между первой и второй парами.

– Ах, как, действительно, ночь прекрасна! – вздыхала Фридерика Казимировна, задерживая шаг и этим осаживая порывы своего кавалера.

– Вот так полонез закатываем! – выступал сзади Бурченко, шагая осмотрительно, дабы не наступить на этот бесконечный шлейф госпожи Брозе, загребающий на ходу все, что только ни попадалось на садовой дорожке.

XIV, XV1

XVI. Гроза на горизонте

– Высох, как спичка, желт, как лимон, и смотрит гиеной…

– Да, переменился страшно. Эй, что же салат? Вечно по целому часу ждать приходится! Котлета стынет!

– Вчера я был у генерала, завтракали… он тоже был, то есть до такой степени раздражителен стал, что даже со стороны смотреть странно – шесть сигар исковеркал прежде, чем закурил одну. В вист сели, так генерал говорит: «Ну, нет, батенька, с вами играть невозможно: вы, – говорит, – не в своем…» и это рукой на лоб указал.

– Гм!..

– Вспылил страшно, понятное дело, бросил карты и говорит: «Вы, ваше превосходительство, гарантированы вполне от этого (он тоже показал на лоб): для того, – говорит, – чтобы сойти с ума, надо его иметь», – каков! Так и отрезал.

– Чу-у-дак!

– Ну, натурально, вист расстроился. Хорошо еще, что сейчас раков подали – вот какие раки! Страсть! Ну, генерал занялся и не обиделся!

– Он у нас добрый.

– Смотри!

Один из собеседников покосился немного вправо, другой удержал вилку с куском котлеты на полудороге и тоже метнул глазами в ту же сторону.

Перлович скомкал газету, которую читал, судорожно отбросил в сторону и, сильно отодвинув стул, поднялся на ноги.

Проходя мимо буфета, из-за которого усердно кивал ему Тюльпаненфельд, Станислав Матвеевич остановился на минуту, хотел что-то сказать, да махнул рукой и быстро вышел из ресторана.

– Действительно, что-то неладно! – пожал плечами один из собеседников.

– Что-нибудь по части торговых фортелей не выгорает!

– Как бы чего хуже не было!..

– Видели? – говорил старичок в мундире, в другом углу залы.

– Видел! – отвечал другой старичок, тоже в мундире.

Они вдвоем ели одну порцию ботвиньи, тщательно оберегая свои разноцветные регалии, украшавшие промежуток между бортами.

– Да-с!

– Ох-ох! Капнули никак, Мартын Захарыч!

– Где, где?

– На «Станиславчика»…1

– Вы-то свою «Анну»2 поберегите!

– А я ее салфеточкой прикрою, вот оно и хорошо будет!

– Поверьте вы мне, – говорил внушительно доктор (наш старый знакомый), – что в нем совесть шевельнулась: угрызение чувствует, уж это верно, все признаки, и к тому же…

– Провидение простирает свою десницу! – изрек отец иерей Громовержцев, которому по его сану и не подобало бы заходить в рестораны, но… «на сих отдаленных окраинах, к тому же на единое мгновение, для пропущения малого стакана допелю и закушения оного бутером…» – Да-с, Провидение! – отрыгнул отец иерей и потянулся в угол, где стояла его палица3 с массивным серебряным набалдашником, а на ней висела широкополая шляпа, покрытая тоже белым чехлом, как и форменные офицерские фуражки.

Дорогой Станислав Матвеевич встретил двух знакомых офицеров, проезжавших по городским улицам своих новоприобретенных иноходцев. Проносясь по обеим сторонам коляски Перловича, офицеры усердно раскланялись. Они, словно по команде, одновременно приподняли свои фуражки и вслед за этим так же одновременно произнесли:

– Свинья!..

Их уж очень обидело то обстоятельство, что Перлович даже и не заметил их салюта. А как же он мог заметить это, когда все его внимание обращено было на листок почтовой бумаги, дрожавший в его худых, цепких пальцах.

Проехали улицы, выбрались из-под остатков триумфальной арки хмуровской архитектуры; сады по чимкентской дороге остались сзади. Коляска въехала в ворота дачи и остановилась перед подъездом.

Перлович все читал или, по крайней мере, казалось, что читал, не замечая и остановки экипажа, и намекающего покашливания кучера, и вопросительной позы его старого Шарипа, распахнувшего входную дверь на ее обе резные половинки.

– А! – словно проснулся Станислав Матвеевич, встряхнул головой, потер рукой виски и полез из экипажа.

«В первом моем письме я уведомил вас…» – вот фраза письма, не выходившая у него из головы, притянувшая к себе все его внимание.

«В первом письме? – думал он. – Но ведь это и есть первое письмо, другого я не получал. – Он хорошо помнил это, он так сердился на него за медленность – и вот… – Гм, так, значит, было еще первое письмо; это ясно видно из содержания того, что находилось у него в руках. В том письме, должно быть, все подробности – это тоже ясно, – иначе зачем бы эти фразы: „как вам уже известно… так же, как и тот раз“. Значит, он не получил этого первого письма, значит, оно пропало… Куда же оно могло пропасть? И какая непростительная неосторожность с его стороны послать это письмо по почте!..»

Холодный пот выступил на лбу Станислава Матвеевича. Он даже вздрогнул и залпом выпил стакан воды с каким-то сиропом.

– А что, если это первое письмо не пропало, если оно теперь находится в других руках?

У него в глазах потемнело, и он тяжело опустился на диван, поспешно расстегнув жилет и развязав, почти разорвав, бант белого галстука.

– О, да вздор! Все пустяки. Ну, что ж такое? Во-первых, это письмо могло пропасть окончательно, не попадаясь вовсе ни в чьи руки, и тогда… во-вторых…

Маленький прилив бодрости так же быстро исчез, как и появился.

– Во-вторых… нет, этого «во-вторых» быть не может! Это письмо – улика, страшная улика, отдающая его целиком в руки… ух, какие скверные, ненавистные руки!

И вспомнил он, как подозрительно все косились на него, как на приговоренного, когда он заезжал в ресторан. Они уже знали все. Да, это ясно. Сомнения тут не могло быть никакого.

– Ну, что тебе надо, что?

Со злостью и страхом Перлович взглянул на Шарипа и даже попятился в угол, инстинктивно протягивая руку к стулу.

Старик-сарт стоял в дверях и молча, вопросительно глядел на своего господина.

– Тюра звал? – произнес он наконец.

– Нет, вовсе не звал, зачем мне звать тебя?.. Не надо… Ступай отсюда… ну, ступай! Да иди же!.. «А, сторожит, следит тоже», – подумал Станислав