На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

Илларионович; как он помолодел за это время… кто бы мог подумать, что ему уже сорок два!

У Лопатина сердце запрыгало от удовольствия.

«Молодец баба, – подумал он, – непременно подарю пару „внутреннего“, сегодня же подарю!»

– Как, мама, да ведь ему уже за пятьдесят! – ясно послышался голос Адели. Вероятно, она теперь тоже вошла в свою комнату.

– Какие глупости! Но что я узнала, Ада! Представь, мне говорил Павел сегодня, что Иван Илларионович по целым дням и ночам просиживал здесь и не спускал глаз с твоего портрета! Даже во сне он бредил только твоим именем! – врала госпожа Брозе. – Ах, как он тебя любит, ах как любит!

«Пересаливает»! – поскреб в затылке Лопатин.

– Воображаю, какая эта блистательная фигура! – захохотала Адель. – Вот он сидит тут, вероятно, на этом стуле, смотрит сюда, руки у сердца, вздохи на всю комнату… вот так!

Должно быть, Адель изобразила в эту минуту Ивана Илларионовича, потому что задвигались кресла, и послышалось что-то вроде пыхтения.

– Ты, Ада, вечно с дурачествами! – упрекнула ее Фридерика Казимировна.

– А-ах! – во весь рот зевнула Адель и щелкнула дверцей шкапика.

Лопатин почему-то осклабился.

– А что, мама, «он» приедет сегодня? – опять начала Адель.

– Не думаю!

– Но ведь я его просила навещать нас, он обещал мне быть на другой же день по приезде!

– Ты видела сама, как Лопатин с ним холодно обошелся: он даже не протянул ему руки, когда ты вздумала представить его на пристани!

– Если он будет так обходиться с моими друзьями…

– Тс!..

– Что ты?

– Я слышала за этой дверью… посмотри, Адочка, там, за трюмо…

Иван Илларионович схватил свою фуражку и повесил ее на ручку двери. Он поспешил на всякий случай замаскировать замочную скважину. Этот маневр оказался как нельзя более кстати, потому что Адель шмыгнула за трюмо, прислушалась и приложила глаз к скважине.

– Темно… – произнесла она, – и я ровно ничего не слышу!

«Друзья… эге… вот как! – бормотал Иван Илларионович, на цыпочках отходя от двери. – Значит, не один этот бородатый…»

Сердце у него защемило, и во рту стало как-то скверно, горько, не помогала даже мятная лепешка, почти истаявшая на горячем языке Лопатина.

– Там господин вас спрашивает! – остановил его на полдороге парень в поддевке.

– Кто?

– Тот самый, что у вас намедни был… Бурченко, сказывал; да он не один: их двое!

– А!.. – протянул Иван Илларионович, подумал, сообразил и сказал: – Н у, проси… в зеленую комнату проси; я сейчас к ним выйду!

– Вот этих сейчас потурят! – говорил Набрюшников, наблюдая с высоты своего гнедого аргамака за входной дверью лопатинского дома.

– Нынче уж сколько народу толкалось, всем отказ, одного Громовержцева принял, а то никого больше! – говорил другой офицер, сидя без сюртука на подоконнике противоположного дома.

– Кто такие, ты не знаешь?

– Одного знаю, он уже недели две как в Ташкенте, у Тюльпаненфельда встречались; да он из старых, еще из черняевских2; а другого никогда не встречал… лицо что-то знакомое!

– На покойника Батогова смахивает сильно!

– Да, есть большое сходство, только ростом повыше. Назад пойдут, ближе рассмотрим!

Предположение рассмотреть поближе новоприезжего так и осталось одним предположением. Прошло десять минут, четверть часа, полчаса, наконец, час – Бурченко и его товарища не «потурили».

– Что бы это значило? – удивился немного офицер на подоконнике.

– Стало быть, так надо, – совершенно резонно заметил Набрюшников и нагнулся с седла, заглядывая во внутренность комнаты.

– Что это, вы закусывате? – спросил он.

– Да, собираемся; не хочешь ли?

– А пожалуй! – поспешил Набрюшников и ловко соскочил на землю со своего цибатого гнедого3.

XIII. Соперники

– Если этот барин не попятится, сегодня же порешим; а там, не откладывая в долгий ящик, и за дело. Ну, заждался же я вас! Что так долго? – говорил Бурченко своему товарищу в лопатинской приемной.

– Шли очень тихо – бесконечные остановки. Знал бы, не поехал! – отвечал Ледоколов и – соврал: он был очень доволен своим путешествием на пароходе и нисколько не раскаивался, что предпочел его сухопутному тракту.

– Ну, конечно, – согласился Бурченко, – тащились, как черепахи! Что, хорошо? Ну, а то как, благополучно?

– Что такое?

Ледоколов слегка покраснел.

– Да вот насчет вашего сердца, окончательно разбитого? Залечили, что ли?

– А здесь живут все-таки довольно сносно! – уклонился Ледоколов, оглядывая обстановку комнаты. – Я составил себе, признаться, совсем другое понятие!

– С деньгами везде можно. Вот мы с вами нароем их, денег-то, – не то заведем!

Бурченко посмотрел на часы и сверил их с бронзовыми часами на камине. Ледоколов отворил дверь на террасу и заглянул в новоразбитый садик в полуанглийском, полукитайском вкусе.

Густые кусты тутовника и белой сирени разрослись почти у самой стены дома; на ярко-зеленых клумбах виднелись вертикальные черточки цветочных штампиков; красные и белые мальвы яркими группами разнообразили темную зелень кустарников; вдоль наружной стены тянулась легкая решетка, по которой ползли завитками молодые, последней посадки, виноградные лозы.

– Каково! – удивился Ледоколов.

– Недурно, – произнес Бурченко, тоже выйдя на террасу; – особенно, принимая в расчет, что года два тому назад, я помню, тут был заброшенный пустырь да несколько кустов…

– А тебе что нужно? – обратился он к вошедшему.

– Хозяин вас к себе на ту половину просит-с, – пожалуйте! – говорил парень в поддевке.

– Хорошо, пойдем к нему, на его половину. Пойдемте, Ледоколов!

– Пожалуйте-с, сударь… господин… – настаивал парень в поддевке.

– Чем это вы там занялись? А, вон оно что!

Бурченко пожал плечами и улыбнулся.

– А, куда?

– Пожалуйте-с…

– Я сейчас видел… Бурченко, вы не заметили там, на том конце сада…

– Видел, видел! – расхохотался Бурченко и взял Ледоколова под руку.

Парень в поддевке проводил гостей с террасы, оглянулся и запер дверь на ключ; он даже проводил их через комнату и так же аккуратно запер за ними следующую дверь.

– Вы уж, господа, извините, что заставил себя так долго дожидаться! Милости просим, милости просим! – вывернулся откуда-то сбоку Иван Илларионович.

– Ну-с, господин Лопатин, – начал Бурченко, когда все трое расположились на креслах в одной из комнат на другой половине, – если вы не переменили вашего решения помочь мне в известном вам деле…

– Я своих слов никогда не беру назад и решений своих никогда не меняю! – с достоинством перебил хозяин, приглядываясь довольно пристально к фигуре Ледоколова.

– Очень хорошо-с, с такими людьми и дело вести приятно… Вы знакомы уже? Мне вот они говорили, что третьего дня на пристани чиназской…

– Познакомились, познакомились!

– Господин Лопатин тогда был так взволнован своей семейной радостью, что, весьма естественно, не удостоил меня своим вниманием! – заявил Ледоколов.

– Тысячу извинений!

Иван Илларионович протянул Ледоколову свою руку, тот свою; рукопожатие совершилось весьма