На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

у перил и лорнирует берег. При взгляде на эту фигуру у Лопатина сильно заскребло на сердце, и в его мягкую ладонь впились острые углы фигурного серебряного набалдашника. Ему вдруг захотелось, чтобы капитан (а его высокую фигуру с рупором в руке было видно теперь совершенно отчетливо) поддал коленом сзади этого бородача, – эх, как хотелось!

Лопатин был почему-то уверен, что это именно и есть он – сам Ледоколов или кто бы то ни было, но только…

У него захватило дух, и начали подкашиваться колени. Говор и шум толпы словно затихли, словно невидимые руки разом зажали ему уши, и только глухой, неопределенный гул стоял в помутившейся, ошалелой голове.

Около мачты мелькнул вуаль, закивали звездообразные кружки зонтиков; между белыми фигурами матросов, кинувшихся устанавливать трап, отчетливо колыхнулись два женских платья.

– Легче, ваше степенство, в угольную яму попадете! – предостерегает его какой-то пестрый халатник.

– Какие лошадки у вас, почтеннейший Иван Илларионович! – кричит ему комендант, пробираясь вперед.

– Адочка, дитя мое, смотри, вон он, вон! – указывает зонтиком Фридерика Казимировна и порывисто устремляется по зыбким доскам трапа.

– Я вас сейчас познакомлю с Лопатиным! – говорит, обращаясь к Ледоколову, Адель и, опираясь на его руку, грациозно пробует кончиком ноги, насколько удобно будет ступить ей на доски.

– Кто такие, кто такие? – шепчут кругом.

– Эх, хороши барыни! – замечает громко кто-то сзади.

Сойдя на берег, Адель тотчас же освободила свою руку и поспешила на выручку мамаши.

Почти без чувств, испуская исступленные, истерические рыдания, Фридерика Казимировна так и замерла на шее Ивана Илларионовича, обвив ее своими руками.

– Должно, хозяйка приехала. То-то обрадовалась! – шептали в толпе.

– Сдобная баба. Эк ее встряхивает!

– А это, надо полагать, дочка; красивая девка!

– Не девка, а барышня. Девки вон Дашка с Пашкой, а это, вишь ты…

– Конечно, уважаемая Фридерика Казимировна, это я вполне чувствую… – задыхаясь и силясь освободиться из этих пламенных объятий, пыхтел Лопатин.

Ему так хотелось ринуться к Адели, расцеловать ее руки, расцеловать ее всю, не обращая вовсе внимания на эти сотни посторонних глаз. Какое ему было дело до других, когда…

– Ну вот, мы и приехали! – спокойно, даже несколько холодно, произнесла Адель и церемонно протянула ему кончики пальцев.

– Ах, чего мы только не натерпелись за эту ужасную дорогу! – простонала Фридерика Казимировна, как-то особенно выразительно обдернув платье на своей дочери.

– Что ты, мама? Напротив, мне было ужасно весело! – начала Адель.

– Моя коляска ждет вас. За багажом я пришлю из гостиницы. Сюда, сюда, за мной! – заторопился Лопатин, теперь только заметив, что общее внимание было обращено на их группу.

Он предложил руку Фридерике Казимировне и хотел предложить другую Адели, даже уже согнул ее в надлежащее положение…

– Проклятый! – промелькнуло у него в голове.

Адель опять уже стояла под руку с Ледоколовым.

– Ах, кстати, Иван Илларионович, – поспешила красавица, – позвольте вам представить: monsieur Ледоколов, наш дорожный знакомый. Он во время пути так много оказывал нам услуг!

– Очень приятно! – пробормотал Лопатин и вдруг рассвирепел на своего кучера, неподвижно сидевшего на козлах коляски, шагах в двадцати от пристани.

– Кузьма! – как-то захлебываясь крикнул Иван Илларионович, – Кузьма! Подавай же, скот…

– Славные лошадки, особенно пара дышловых! – протянул ему руку старичок комендант, масляные глазки которого в эту минуту рассматривали гораздо внимательнее дам Лопатина, чем его лошадей.

Села Фридерика Казимировна; почти не касаясь подножек, на руках Лопатина, вспорхнула Адель. Четверка гнедых загорячилась и заплясала на месте.

– Ледоколов, как только приедете в Ташкент, пожалуйста к… – начала, было, Адель.

– Пошел! – крикнул Иван Илларионович.

– У-ух! – отшатнулся адъютант, протирая глаза, залепленные пылью, поднятой колесами экипажа.

– Однако! – произнес старичок комендант, тоже вытаскивая цветной фуляр из заднего кармана.

– Видели? – язвительно произнесла дама в ситцевом капоте, здешняя казначейша.

– Видела! – тем же тоном ответила другая дама, здешняя попадья.

Запыхавшаяся, покрытая пеной четверка остановилась перед воротами почтовой станции. Лопатин вылез из экипажа и пошел распорядиться насчет лошадей.

– Ты хоть бы немного теплоты, хоть немного… – шептала на ухо Фридерика Казимировна, когда они остались одни в коляске.

– Отстань, мама! – задумчиво произнесла Адель, апатично смотря на суматоху перед станционными воротами.

– Жестокое сердце, безжалостная! В твои лета такая холодность!

– Мама!

– Не замолчу, не замолчу. Наконец, ты должна же понять, что просто из одного такта не мешало бы…

– Мама!

Адель сдвинула брови и рванула пуговку у перчатки.

– Ну, не буду, не буду. Адочка, ангел мой, войди же в наше положение. Ведь я для тебя же…

– Иван Илларионович, я пить хочу! – крикнула Адель.

– Сию минуту, сейчас. Эй, Кузьма! Там, под козлами, погребец… проворнее, да не копайся же.

– Если бы кусочек льду!.. – кокетливо улыбнулась девушка.

– Льду, послушайте! – ринулся Лопатин к казаку, смотрителю станции. – Ради Бога, все, что хотите, льду нельзя ли, хоть немного?

– Льду? – улыбнулся казак. – Ишь ты! Да у нас льду и зимой не скоро отыщешь.

– Э-эх! – тоскливо посмотрел кругом Иван Илларионович.

В эту минуту он за один кусочек льду готов бы дать отрубить себе если не руку, то, по крайней мере, половину пальца.

– Пойдите сюда! – поманила его пальчиком Адель. – Я вовсе не такая капризная и могу легко обойтись без льду, если его невозможно найти. Вы все хлопочете, вы устали?

Она почти ласково взглянула на потное, красное лицо Ивана Илларионовича. Фридерика Казимировна даже заерзала от удовольствия; рука Лопатина задрожала, наливая из бутылки в стакан красное вино.

– Готово! – заявил казак-смотритель.

И снова загудели на разные лады голосистые бубенчики почтовой четверки.

А в тот же вечер, сидя на террасе ташкентского дома Ивана Илларионовича, Фридерика Казимировна самым убедительным тоном говорила хозяину:

– Хотите – верьте мне, хотите – нет, но только эта холодность, по-моему, одно притворство. Зачем бы ей, в противном случае, всю дорогу твердить только одно и то же: «Ах, мама, да скоро ли мы приедем? Скоро ли я увижу доброго, славного Ивана Илларионовича?» Ну, честное же слово, клянусь вам моей материнской любовью! – поспешила с уверениями госпожа Брозе, заметив у своего собеседника недоверчивое подергиванье плеч.

– Дай Бог вашими бы устами… – глубоко вздохнул Лопатин.

– Терпение и терпение! Однако как вы еще молоды сердцем! – протекторским тоном произнесла Фридерика Казимировна и поцеловала в голову Ивана Илларионовича.

XII. За дверями

Весть о приезде госпожи Брозе с дочерью быстро разнеслась по всему Ташкенту. В первый же день по шоссе, мимо окон лопатинского дома, устроилось что-то вроде гулянья. Все проходящие и проезжающие считали своей непременной обязанностью задержать шаг и не спускали глаз с этого длинного ряда окон, выжидая, не мелькнет ли хотя в