На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

Лопатин, в коляске четверткою, и тотчас же получил приглашение остановиться в собственном комендантском доме. Он поспешил отклонить от себя это любезное приглашение и предпочел расположиться на диване в гостинице Александра Вульф зона.

– Заедят, подлецы! – сомнительно покачал головой Иван Илларионович, нагибаясь со свечой к подозрительным щелям мебели.

– Ни Боже мой! – протестовал экс-горнист. – То есть дай Бог, не сойти с места. Моя жена собственноручно их ошпаривала – так ошпаривала, так ошпаривала…

– Разбудить меня пораньше завтра. Пароход придет в восемь, так будите эдак часов в семь или даже в половине седьмого. Своих лошадей я вышлю за ночь в Дзингаты на подставу, а мне послать за почтовыми! – распорядился Лопатин и грузно заворочался на диване, от которого еще до сих пор струился легонький пар, и попахивало чем-то вроде лазаретного бульона.

– Желаю вам самых хороших, самых превосходных снов! – на цыпочках попятился к дверям Вульфзон.

– Туши свечу! – промычал Иван Илларионович и повернулся носом к стене.

Ему хотелось спать, ему казалось, что он вот-вот так и погрузится в сон, едва только почувствует под головой свежую наволочку пухлой подушки. Однако это только казалось.

Свист парового свистка, пыхтение паровика и глухой шум работающих колес так и поражали его слух, хотя пароход этот, в данную минуту, находился, по крайней мере, в сорока верстах ниже по течению Сырдарьи, и никто в Чиназе, кроме Лопатина, не мог слышать его приближения. Мало того, сквозь закрытые веки он видел даже, что делается на этом пароходе, на его палубе, на мостике, под мостиком и даже в каютах, несмотря на их запертые двери…

«И как это хорошо устроено: ты вот тут лежишь себе покойно и рулем правишь… клопы тебя не кусают… Да, хорошо быть капитаном!» – «По заслугам, всякому по заслугам», – раздается внушительный генеральский голос. – «Ваше превосходительство!» – захлебывается от умиления Иван Илларионович. – «По заслугам! – еще внушительнее говорит генерал. – „Владимира“ получили, „Анну“1 на шею получили, в капитаны парохода произвели, – мало!? Еще чего хотите?»

«Адель» в петлицу, если позволите-с… – «Чего?» – грозно хмурится генерал. – «Конечно, ваше превосходительство, я приложу все старания, чтобы заслужить; и так как при всем своем капитале…»

«Льва и Солнца пожалуйте!»2 – вывертывается откуда-то, словно из-под ног, Перлович и загораживает генерала своей спиной. – «Нет, позвольте»! – энергично протестует Иван Илларионович и тянет его за полы парусинового пальто. И эта белая спина со своими тремя продольными швами, с двойными прорезами карманов пониже, с перламутровыми пуговицами, так аккуратно прочно пришитыми, никак не поддается его усилиям. «Что же это? Ведь это не то совсем; мукой пахнет!.. Ха-ха-ха! Ведь вот не узнал-то мешка с мукой, не узнал… хорош лабазник!»

«Право на борт! Стоп машина! Вали все в кучу, в бунты складывай!» – громко в длиннейший рупор командует Лопатин… И вот тысячи невидимых рук со всех сторон надвигают бесконечные вереницы белых, пыльных, туго набитых мукой мешков. Вот эти пузатые мешки так и смотрят в глаза Лопатина своими красными клеймами «С. П.». «Что же это такое? Почему же все „С. П.“, когда я велел клеймить „И. Л.“? Позвать Катушкина, живо!.. Однако, эй, вы там, сзади, легче, стойте, задавите!.. Да стойте же, черти! Стойте, дьяволы! Не слышат!.. Ой, батюшки!.. Господи!..»

Со всех сторон надвигаются целые мучные стены; выше и выше растут они. Вот уже чуть виден высоко вверху маленький кружочек голубого неба. Все затихло кругом и потемнело, словно в могиле; и только за стенами этого хлебного колодца глухо, чуть слышно шумят пароходные колеса.

«Да клюнет ли?» – спрашивает знакомый голос. – «Клюнет, мама, вот смотри!» – говорит другой голос, тоже знакомый, – нет, более чем знакомый; чудный, дорогой, от звука которого так и полилось теплое масло по сердцу Лопатина. Голоса эти несутся сверху. Там, на самых верхних мешках сидит Адель и грациозно держит в руке длинную удочку; около нее сидит Фридерика Казимировна и держит на коленях коробочку с червями…

Сильно подскакнул кверху Иван Илларионович. «Эх, высоко!» «Клюнуло!» – торжественно произносит Адель… И вот чувствует он, как острый холодный магнит притягивает железо, так этот крючок тянет его все кверху, все кверху. Вытащили.

«Ах, мама, не то, совсем не то; мне „его“ не надо; я думала…» – говорит капризница Адель. – «Бери, Адочка, бери, дитя мое», – уговаривает ее Фридерика Казимировна. – «Не надо! – решительно произносит Адель. – У него есть жена в черниговской губернии». – «Помилуйте, она совсем умирающая женщина. Да притом, черниговская губерния так далеко отсюда», – лепечет сквозь слезы Иван Илларионович и ловит ноги красавицы, впивается своими толстыми губами в банты ее туфель. – «А это что?!» – грозно хмурит брови Адель и указывает вперед рукой.

И видит Лопатин, что снова стоит на руле, перед ним высокие, белые пароходные трубы, за ними тянутся какие-то веревки, очень много веревок; и за этими-то веревками, поверх палубного навеса, на облитом кипятком диване, лежит, как на ладони, вся черниговская губерния.

«Я вам советовала еще прежде убрать „ее“ куда-нибудь подальше! – шепчет ему на ухо Фридерика Казимировна. – Вот если бы вы слушались моих советов, этого бы и не случилось. Смотрите, как важно развалилась!»

«В воду ее, за борт! – кричит взбешенный капитан. – За борт ее, подлую, живо!»

Все матросы, они же и приказчики, с гамом и свистом кидаются на несчастную черниговскую губернию, хватают ее вместе с диваном, раскачивают… Ух!

Как хорошо, как легко! Словно гора свалилась с усталых, разбитых плеч. Даже пароход пошел шибче, избавившись от лишнего груза.

«Ну, теперь другое дело! – ласково произносит Адель и гладит Лопатина по его кругленькой лысине. – Теперь мы можем и к аналою…»

«Догонит, догонит, берегитесь!» – шепчет ему на ухо madame Брозе. Обернулся Иван Илларионович, и вот видит он над вспененной колесами водой, как раз посредине этой волнующейся борозды, бледное, исхудалое лицо. Худые, голые руки с угрозой подняты из воды; светлый обручок сверкает на одном из этих крючковатых пальцев; на этом обручке он ясно читает свое имя…

«Полный ход, полный ход!» – кричит он, нагнувшись к слуховой трубе. Он боится, что этот страшный призрак догонит пароход, уцепится за него и снова влезет на борт… «Полный ход!» – отчаянно вопит Лопатин. «Полный ход!» – визжит сбоку Фридерика Казимировна… «Как хорошо, как скоро!» – хлопает в ладоши и звонко смеется Адель.

Крак! Пароход затрещал и разом остановился.

Холодный пот проступил под бельем Ивана Илларионовича, и мурашки забегали у него по спине.

«На мель сели!» – «Нет, на камень напоролись!.. Важно! Как есть во всем аккурате! Ссаживай, ссаживай!» – со всех сторон кричат голоса.

«А пойти посмотреть, в самом деле, на какого черта мы