На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

Только что приехавший из Чиназа поручик Скобликов говорил в ресторане у Тюльпаненфельда, что он и во сне не мог бы представить себе такой красавицы, что это что-то такое, что просто дух захватывает при одном только взгляде. А товарищ его, капитан Пуговицын, заверял, «как честный офицер», что он, придя домой с пристани, должен был выпить целую столовую ложку камфарного спирта, чтобы только успокоить свои расходившиеся нервы.

Марфа Васильевна, взволнованная, смеющаяся и веселая на вид, но заметно обескураженная, ровно восемь раз проехала по шоссе в своем кабриолете и два раза верхом.

– Наша-то, говорят, и в подметки не годится той… – ясно донеслось до ее слуха из одной группы гуляющих.

Она очень хорошо знала, кто эта наша, и ее даже в жар кинуло от этого замечания.

Кто-то сообщил, что сегодня вечером Лопатин и его дамы будут на Минурюке, и у решетки этих ташкентских «минерашек»1 столпилось столько экипажей и верховых лошадей, что распорядились прислать десятка полтора конных казаков для водворения хотя бы какого-нибудь порядка.

Кое-кто пытался просто под видом обыкновенного посещения или же по какому-либо деловому предлогу проникнуть в дом Ивана Илларионовича, но и эти маневры не удались окончательно. Одним было сказано, что, мол, господин Лопатин не здоровы и принять не могут, просят, мол, извинить до другого раза; другим было напросто отказано: «дома нет», хотя это было слишком уж бесцеремонное уклонение от истины. Одного только отца иерея Громовержцева принял Иван Илларионович, и то потому, что когда тот, пройдя с другого подъезда, очутился в столовой, то Лопатин, закусывавший цыпленком в этой же комнате, не успел принять никаких мер и с самой кислой улыбкой произнес:

– А, батюшка, здравствуйте! Вот спасибо, что посетили. Не прикажете ли?

Иван Илларионович одной рукой сделал пригласительный жест к столу, а другой помахал как-то у себя за спиной, что, по мнению прислуживающего парня, означало: убирай со стола проворней!

– Отчего же, – согласился отец иерей, – много нельзя, но единую можно; к тому же у нас теперь разрешение вин… Постой, братец, погоди же! – придержал он за рукав молодца в поддевке, поспешившего, было, исполнить мимическое приказание своего хозяина.

– Жарко!? – не то спросил, не то заявил Илларионович, пройдя по комнате и мимоходом опустив портьеры в соседние апартаменты.

– По мнению господина Реомюра, тридцать два – в тени; на солнце же тридцать восемь и доходило даже до сорока… Тропическая температура! Великий жар! – погладил себя по желудку отец иерей.

– О-ох! – вздохнул Лопатин и тоскливо посмотрел на ярко-зеленую шелковую рясу гостя.

– Здоровье ваше в каком положении находится? – осведомился тот.

– Сегодня плоховато. Голова что-то болит, и так вообще нехорошо себя чувствую; я даже думаю сейчас прилечь.

Как утопающий за соломинку, так Лопатин ухватился за этот вопрос о его здоровье.

– Хорошее дело! – произнес отец иерей, усаживаясь в кресло попокойнее и, по-видимому, вовсе не понимая намека.

– О-ох! – еще раз, значительно протяжнее, вздохнул Лопатин.

– Задумали мы… – начал гость и подвинул свое кресло немного вправо.

Портьера, опущенная рукой Ивана Илларионовича, задела аграмантом за боковую розетку и образовала щель, довольно значительную для того, чтобы можно было видеть большую часть соседней комнаты. Отец иерей заметил это обстоятельство и двинул кресло единственно с целью воспользоваться своим открытием.

– Задумали мы, – продолжал он, – выписать для новостроящегося храма живописной работы икону святого великомученика Георгия, копьем змия прободающего, и пару паникадил серебряных – либо из Москвы от господина Овчинникова, либо из Нижнего от купца Блиноедова; средства же наши на сии предметы в должный размер не скомплектовались… э… гм!..

– Конечно, я со своей стороны могу… – поспешил Лопатин. «Авось, – подумал он, – уберется, как получит радужную; все равно, не отделаешься меньшим». Он полез в карман за бумажником.

– Не спешите, – придержал его руку отец иерей. – По заведенному мной порядку, вам пришлется шнуровая книга, где вы собственноручно и отметите ваше приношение, выразив в цифрах размеры оного!

– Да, да, хорошо, я готов! – говорил хозяин и поднялся со стула.

– Да-с, мы не то, что другие: мы не имеем привычки преграждать путь контролю, мы все начистоту! – спокойно разглагольствовал отец иерей, не понимая или не желая понимать и этого намека.

Лопатин опять сел.

– С приездом родственников ваших можно вас поздравить? – произнес гость, немного помолчав.

– Приехали, благодарю вас. «Фу, как надоел, каналья!» – отвечал Иван Илларионович, – последнюю половину фразы, впрочем, он сказал про себя.

– Приятно и радостно должно быть свидание с дорогими сердцу, особенно из такого отдаленного далека!

– Вы меня уж извините, батюшка: я уж пойду! – не выдержал, наконец, Лопатин.

– Пожалуйста, не стесняйтесь, что за церемонии! – нехотя поднялся-таки с кресел отец иерей.

«Жаль, не видал, а весьма было бы интересно», – подосадовал он, выходя из комнаты и приятно шелестя своим шелковым костюмом.

– Ну, что, видели?

– Какова?

– Ну, что, правда, что говорят?..

Посыпались на него со всех сторон вопросы, едва он только спустился со ступеней крыльца.

– Особы весьма благовоспитанные и красотой от природы щедро награжденные! – соврал отец иерей, плотно усаживаясь в свой желтенький тарантасик.

Едва только «не в пору гость» вышел из комнаты, Иван Илларионович юркнул на дамскую половину. По дороге он завернул в свой кабинет, вытер тщательно руки и лицо одеколоном с водой, попрыскал чем-то на борт сюртука и взял в рот мятную лепешку.

«Хорошо ли это, что я в клетчатых брюках при светло-сером остальном?» – подумал он, подумал и переменил эти клетчатые на безукоризненно белые.

– Я никак не ожидала, чтобы в такой глуши, в такой дикой стороне можно было так комфортабельно устроиться! – ясно слышен был голос Фридерики Казимировны.

Вероятно, она находилась в спальне своей дочери, потому что слышно было, как переставляли и звякали скляночками и баночками на ее туалете, а ведь эта спальня была так близко от кабинета Ивана Илларионовича!

– Ах, мама, скучно… эта проклятая стена! – доносился голос Адели, только неотчетливо, значительно глуше.

Лопатин сообразил, что красавица находилась на террасе. Он весь сосредоточился в слухе.

– Мама, я готова, а ты?

– Как готова, к чему это?

– Да ведь мы собирались кататься! Я же просила тебя послать спросить о коляске!

– Видишь, дитя мое, экипаж не совсем исправлен… разве завтра? – соврала Фридерика Казимировна.

Она еще утром говорила Ивану Илларионовичу о желании Адели сегодня же ознакомиться с наружностью Ташкента, но Лопатин посоветовал ей отклонить пока Адель от этого желания, находя это необходимым по некоторым соображениям.

– А, вот как! – холодно произнесла Адель. – Хорошо, мы подождем до завтра!

– А ты не замечаешь, Адочка, как интересен Иван