На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

Фраза эта произносится тоном, не допускающим никакого возражения. Набрюшников покоряется без явного ропота.

– Еще, пожалуй, столкнешься с кем-нибудь; ну ее, неприятности наживешь по службе! – вздыхает он и унылым шагом направляется к своим казармам, в кокандское предместье.

А тут и Бурченко все пристает, и пристает, как нарочно, все в такие минуты, когда Ледоколову вовсе не до тех неизмеримых богатств, скрытых в недрах диких гор, куда нога человеческая еще не проникала.

– Да послушайте же, – говорить ему малоросс, – ведь вот отправляться скоро надо будет, а у нас с вами не бог знает сколько сделано насчет приготовлений. Тут столько хлопот, возни, а вы все где-то пропадаете!

В ответ на подобное замечание Ледоколов обыкновенно краснел и говорил, что он «собственно готов каждую минуту, что с его стороны…» и так далее, что-нибудь в этом роде.

– Бур подержанный купил у Алмазникова, плох, но с некоторыми приспособлениями пойдет в дело!

Ледоколов машинально выводил карандашом по маршрутной карте какие-то линии.

– Вчера вот у Лопатина был; обещал ему непременно отправиться в горы в следующую среду!

– Вы там были? Что же вы мне не сказали, что идете? Я бы с…

– А где вас искать? Я вот и на прошлой неделе был. Сижу, разговариваю с нашим капиталистом, смотрю – вы по той стороне идете, улицу переходите, я думал…

– Я шел туда же, но мне сказали, что дома нет. Это, наконец, подлость!

– Какой вы чудак! Словно всякий не имеет права пускать в свой дом, кого он хочет, и не пускать также, кого хочет. Эх, знаете ли что, благо к случаю пришлось; и охота вам лезть, как посмотрю я на вас? Мало вам одного раза? Нет, вам надо поскорее да подальше убираться от этих глазок, так ревниво оберегаемых от вас нашим барбосом… то бишь цербером Лопатиным. Мне, конечно, вас не учить, но все-таки отчего не дать доброго совета? Да, кстати, к губернатору насчет того дела съездили?

– Я еще не успел… – замялся Ледоколов. – Я, впрочем, сейчас…

– Ну, вот видите… жаль! Теперь уже поздно, четвертый на исходе. Завтра хоть не забудьте! – остановил он своего товарища, заметив, что тот метнулся в угол за шляпой.

– О, конечно!

Помолчали немного.

– Черт его знает! – начал Бурченко, посматривая на продолговатый рогожный тюк, перехваченный по всем направлениям крепкой смоленой веревкой. – Как мы его потащим в горы? На вьюках тяжело, ежели на колесах – есть там одно место скверное, не проедем на арбе; разве вот что…

– Когда вы прошлый раз были у Лопатина, вы их видели? – спросил, словно очнувшись от сна, Ледоколов.

– Эк вы! – озадаченно взглянул на него Бурченко. – Кого это их?

– Да ведь вы понимаете, о ком я спрашиваю! – начал, было, сердиться Ледоколов.

– Ах, да! Ну, видел!

– Что же, говорили что-нибудь обо мне?..

– Кажется, говорили… а впрочем… да, да, говорили, как же! Я им рассказывал, как вы все у дверей стучитесь, а вам все говорят: дома нет. Представьте, они об этом ничего и не подозревали!

– Подлец, да я ему!.. Я покажу, что мы не в Азии, где можно запирать женщин и не пускать к ним тех, кто…

– А где же мы? – расхохотался Бурченко. – В Азии, батюшка, в настоящей Азии, в самом центре оной. Да ну, сядьте же и не горячитесь, да осторожнее; ведь вы чуть барометр не свалили – вещь, сами знаете, хрупкая!

– При первой же встрече с этим скотом…

– Послушайте, однако, ну, что хорошего? Рассердится и денег не даст – это верно; он потому только и дает их так охотно, что хочет поскорее нас с вами отсюда выпроводить. Иначе чего бы ему так торопить!

– А если я совсем не поеду, назло ему не поеду, а останусь здесь?

– Это будет уже совсем глупо… то бишь неостроумно. Положим, я не связывал вас никаким договором на бумаге, но… – Бурченко серьезно взглянул на своего товарища; улыбка исчезла с его лица, он передернул плечами и сухо произнес: – Как хотите…

– Во-первых, я этого не сделаю, и ваш холодный тон в данном случае совершенно некстати! – спохватился Ледоколов.

– Да, я и забыл: Адель Александровна просила вам передать, что… да так, это именно придется сегодня вечером… так вот, сегодня вечером они едут кататься по чимкентской дороге…

– Ну?

– Больше ничего. Только и сказала всего, что, мол, едут кататься по чимкентской дороге. Разве вам этого мало?

– И вы могли это забыть? Вы могли бы, пожалуй, вспомнить об этом завтра и тогда сказать мне? – укорительно взглянул на своего друга Ледоколов.

– Признаться, забыл, да вот вспомнил еще пока своевременно, ну, и слава богу! Куда же это вы?

– Завтра я буду у губернатора и сообщу вам результаты! – уклонился от ответа Ледоколов, шагая через рогожный тюк и пробираясь к двери.

– Гулять на чимкентскую дорогу? – варьировал вопрос Бурченко.

– Гулять на чимкентскую дорогу! – произнес Ледоколов, позабыв даже притворить за собой двери.

XVIII. Нравственная сделка

А между тем на дамской половине лопатинского дома жизнь складывалась далеко не так привлекательно, как предполагала даже Адель, увлекавшаяся иногда розовыми мечтами своей маменьки, и как предполагал сам Иван Илларионович, так предусмотрительно распланировавши комнаты своего дома.

Во-первых, Адель начинала скучать. Фридерика Казимировна пыталась развлекать ее в подобные минуты, и сама едва успевала прикрывать рукой рот, растягиваемый конвульсивной зевотой.

– Тоска! – вздыхала Адель.

– Э, полно, Адочка! Ну, пойди, погуляй по саду; там, я видела, распустились новые колокольчики…

– А черт с ними! А-а-а! – зевала Адель.

– Они такие оригинальные, светло-лиловые с красными жилка-а-ами! – зевала еще громче Фридерика Казимировна.

Адель вставала и уходила к себе; маменька придвигала поближе столик с фруктами… Проходили томительные, бесконечные часы.

– Боже, сколько дней никуда ни шагу! – врывалась Адель снова в общую комнату. – Кроме этого несносного сада, в котором все, все приелось и пригляделось до тошноты, я не вижу ничего. Это невыносимо!

И она порывисто бегала из угла в угол и, наконец, вопросительно останавливалась перед Фридерикой Казимировной.

– Что делать? Ты сама виновата, сама! – холодно говорила madame Брозе, лениво ощипывая самые спелые, самые отборные ягодки винограда.

– Он думает, что этим путем можно чего-нибудь добиться! Да я скорее умру! – взвизгивала Адель, бросалась на диван и принималась рыдать судорожно, истерически, теребя и коверкая цилиндрические диванные подушки в местном вкусе.

Фридерика Казимировна обыкновенно относилась весьма спокойно к этим явлениям. Она не боялась слезливых припадков своей Ады; ее скорее могли бы напугать, да и пугали не на шутку, такие