Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - Владимир Петрович Бурнашев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К четырем часам мы с Михаилом Сергеевичем явились к Дмитрию Гавриловичу. Михаил Сергеевич прошел в гостиную, где полулежал, полусидел в своем длинном кресле величественный старец, действительный статский советник Сергей Сергеевич Кушников, с которым у Михаила Сергеевича и началась тотчас игра в пикет; а я сопутствовал Бибикову в биллиардную, где все шло обычным порядком. Посетители были все большею частию те же, которые были в предыдущее воскресенье. За столом Бибиков с шутливою и легкою язвительностью рассказывал своему тестю Сергею Сергеевичу о том, как величественно хорош был Щулепников за обедней в стихаре, причем уверял, что не сегодня завтра мы увидим Михаила Сергеевича в архиепископской мантии. У Бибикова было принято, чтобы за обедом кто-нибудь из председавших рассказывал какой бы то ни было случай из своей современной деятельности.
– Однако, – заметил Бибиков, – я вижу из menu, что у нас сегодня артишоки, которых Грознов, этот сочинитель одиннадцатой заповеди, решительно есть не умеет. Итак, он в то время, как мы будем угощаться любимым моим блюдом, расскажет нам одну историю, и историю, mesdames et messieurs, просто и потешную, и ужасную, в которой он на днях играл главную роль, именно историю «Об обритой голове и новом парике».
Софья Сергеевна хотела было защитить своего протеже и своего постоянного партнера в дурачки и в свои козыри, почтеннейшего и забавного Степана Степановича Грознова. Для этого она стала доказывать, что она выучила Степана Степановича искусству есть артишоки, не давясь ими и отделяя ловко иглистые листья. Но Дмитрий Гаврилович был неумолим, и Грознов, подмигивая по-своему через весь стол Софье Сергеевне, прося ее велеть дать ему порцию артишоков с сабайоном[1176] хоть после обеда в буфетной, громко сказал опять свою стереотипную заповедь: «Воля начальства священна есть» и начал так, басисто кашлянув:
– На прошлой неделе в четверг прилетел к его превосходительству сидящий здесь наш пучеглазый доктор Николай Игнатьевич Браилов, который, говорят, из турок родом…
– К делу, к делу, Грознов! – крикнул Бибиков, обсасывая листья огромного артишока, красовавшегося на его тарелке.
– Воля начальства священна есть, ваше превосходительство: покоряюсь ей… Так этот-с доктор вскочил в кабинет его превосходительства и доносит, что у него из таможенной больницы бежал сейчас лечимый им от белой горячки таможенный столоначальник титулярный советник Желтолобов. «Найти Желтолобова живого или мертвого» – было последнее слово его превосходительства. Ну, само собою разумеется, наш доктор Браилов со всех ног кинулся исполнять священную волю начальства, прихватив с собою старшего своего фельдшера Ферапонтова. А между тем его превосходительство, возлагая мало надежд на расторопность пучеглазого турка, изволив подумать, что уж наш брат – военная косточка – все что угодно найдет и отроет где бы то ни было, приказал мне отыскать со своей стороны Желтолобова и, как только найду, привезти в больницу. В больнице же, в наказание за побег, тотчас обрить ему чрез цирюльника голову, поставить его под холодную струю душа и, ежели потребовалось бы, напялить и горячечную рубашку. А потом уложить его на койку, прикрепив к койке-то ремнями. Я все это исполнил, так как воля начальства священна есть: выбрил его, держал под ледяной струей душа. Он было вздумал барахтаться, да угомонился; я уложил его, и он заснул под наблюдением двух сторожей, что были со мною: Пуповников и Безрылов, ребята верные, оба новоземлянские мушкатеры. Настоящие-с архаровцы!
– Где же вы, Степан Степанович, нашли Желтолобова? – спросил Бакунин, с увлечением работавший над артишоками, имея перед собою, как мастер и любитель, целых три тарелки.
– Как где, Николай Модестович? – воскликнул Грознов. – Уж разумеется, известное дело, сумасшедший всегда норовит к себе в свое домашнее логовище уйти. Вот я это и подумал, да и шарах с каретою и со сторожами Пуповниковым и Безрыловым на Васильевский остров в таможенный дом, где квартиры всех чиновников. Нашел тотчас его квартиру. Вижу – сидит мой гусь лапчатый титулярный советник Желтолобов дома в халате и корпит над каким-то расчетом или докладом. Я ему говорю, что по приказанию начальства он должен, как он есть в халате, ехать со мною туда, куда я еду. Он было и то и се. Я говорю: «Воля начальства священна есть», да и мои архангелы-архаровцы – гляжу – так и лезут на ухватку. Вот я его и привез в больницу, где младший фельдшер, мальчишка лет так двадцати, фармазон такой, было вякнул что-то против воли начальства, а я его как сгребу за неформенный тупей, да как почал учить, уж учил, учил, все приговаривал: «Не либеральствуй, не либеральствуй, щенок, и помни, что воля начальства священна есть». Мои же архаровцы, пока я парнишку учил, все над сумасшедшим по приказанию его превосходительства Дмитрия Гавриловича исполнили.
– Да, Степан Степанович, – молвил, пользуясь минутной паузой Грознова, доктор Браилов, – его превосходительство велел вам все это исполнить над больным Желтолобовым, больного же нашли не вы, а нашел я, и не в таможенном доме, а в Екатерингофе, откуда и привез его в больницу.
– Мне приказал начальник, – сказал Грознов, допивая с усладою стакан портера, – найти столоначальника титулярного советника Желтолобова. Так чем же я виноват, что в таможне служат два двоюродных брата Желтолобовых, оба столоначальники, оба титулярные советники и оба в одной квартире жительствуют.
Все громко засмеялись, и Грознов заключил:
– Впрочем, здоровый Желтолобов не в потере: по случаю выбритой его головы начальство пожаловало ему на парик из экстраординарной суммы 100 рублей.
Эта
