Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - Владимир Петрович Бурнашев

В это время явился лакей с подносом, на котором были графины с несколькими сортами водки и тарелочками с икрою, сыром, сливочным маслом, кильками и сардинками. А метрдотель с полуразвернутой салфеткой в руке восклицал: «Кушать подано!»

Чрез коридор хозяин и все гости прошли сначала в гостиную, где находились: сестра Дмитрия Гавриловича, Марья Гавриловна Дюклу, бойкая брюнетка, и его жена Софья Сергеевна, девятнадцатилетняя, тогда писаная красавица из красавиц. Обе они, склонясь к переддиванному столу, рассматривали какой-то альбом in folio, который им был показываем с почтительною любезностью офицером Генерального штаба, только что приехавшим с Кавказа. С офицером этим дружески и по-товарищески поздоровался хромой Бакунин. На длинном стуле-кушетке полулежал в полудремоте величественный, длинный, худой, сухой и белый как лунь старик в длинном сюртуке. То был тесть Дмитрия Гавриловича, Сергей Сергеевич Кушников, которому, равно как и дамам, я был отрекомендован, и старик Сергей Сергеевич, услышав мою фамилию, сказал:

– А! это тот молоденький человек, отец которого вице-губернатором в Орле и о котором нас просил Михаил Михайлович Сперанский. Кстати, дружок, когда будете писать к вашему папá, то напишите ему, что я прошу его принять и обласкать как нельзя лучше назначенного в его палату асессором чиновника Малыгина, служившего шесть лет помощником моего личного секретаря. Очень хороший, очень хороший малый. Напишите ему от меня это, пожалуйста.

– Слушаю, ваше высокопревосходительство, – отвечал я, выучившийся уже в течение полугода всему курсу трудной науки чиновных титулований впопад и верно. А между тем, слыша данное мне тестем поручение, Бибиков сказал:

– Слушать ты, Б[урнаше]в, можешь поручение его высокопревосходительства, моего почтенного тестя, но писать об этом к отцу твоему нечего, потому что этот Малыгин уже с год почти как в Симбирске не асессором, а членом приказа общественного призрения. Батюшка, по молодости, часто путает.

– Очень может быть, очень может быть, – шамкал старик, который привстал и двинулся в столовую, опираясь на руку хромого Бакунина.

В это время, собираясь также идти в столовую и восклицая: «Ah! que c’est joli![1139]», Софья Сергеевна Бибикова обратилась к мужу с минкою милой bouderie[1140]:

– Comment ça se fait, qu’ayant parcouru la Suisse d’un bout à l’autre, nous n’avons pas vu cette magnifique montagne, que je viens d’admirer dans l’album du baron, nommé le mont Kasbek?[1141]

Бибиков нахмурился и принял злое выражение лица, заметив своими быстрыми, от которых ничто не скрывалось, глазами, что насмешливая улыбка заиграла на лице его сестры. Он, обратясь ко мне, спросил:

– Как давно ты из пансиона барона Шабо?

– Шесть месяцев с небольшим, ваше превосходительство.

– Так ты не совсем забыл географию?

– Вовсе даже не забыл, ваше превосходительство.

– Ладно. Ну скажи, для назидания моей жены, где Казбек.

Пришла мне какая-то шаловливая мысль поддержать очаровательную красавицу, жену моего начальника, и я сказал:

– В Швейцарии, ваше превосходительство.

– Ты хочешь смеяться, так я не смеюсь! – проговорил Бибиков, пожирая меня глазами и готовый, кажется, броситься на меня.

– Нисколько, ваше превосходительство, – объяснил я, – а точно в Швейцарии, только в азиатской, так как многие географы прозвали Кавказ азиатскою Швейцариею.

– Браво! браво! – воскликнул уже с веселым и ласковым лицом Бибиков. – Очень мило нашелся! И географическая правда не обижена, и ma chère femme[1142] выгорожена. Отлично!..

В столовой мы увидели нового персонажа, капитана Грознова, в мундире, при шпаге на бедре и шляпе в руке, который, стоя во фронте, кланялся всем как-то особенно странно и угловато; а увидев меня, вполголоса сказал:

– Бонжур, мусье парле франсе[1143].

– Bonjour, monsieur, qui ne parle pas français[1144], – отвечал я так же негромко, но смеясь, глядя на Бакунина; однако Бибиков услышал это и сказал Грознову:

– Жаль, ты, Степа, не понимаешь нисколько по-французски, а Б[урнаше]в теперь тебя отстряпал мастерски. Bonjour monsieur, qui ne parle pas français! Это уморительно. Ха! ха! ха!

Рассказывать à la Эжен Сю, этого писателя-гастронома, всю сервировку стола и весь меню обеда Дмитрия Гавриловича нелепо: эти описания оправдываются только каким-нибудь эксцентрицизмом в столе, тут же все было до крайности обыкновенно, хотя и довольно роскошно и весьма изящно, как это водится во всех благоустроенных достаточных домах, для которых все обыкновенно и которые ничем никому не любят бросать пыль в глаза.

– Mesdames et messieurs[1145], – сказал Бибиков, задевая салфетку между оливами брандебуров венгерки своей, – новый и молоденький, блондинный и розовый сегодняшний гость мой, сильно уже, как видно, краснеющий, находится здесь на дежурстве, которое будет продолжаться до его седых волос, надеюсь. Что это за история этого дежурства, и какой был злой вчерашний приказ, и каким образом приказ этот создался, какая была его причина, – все это превосходно известно этому юноше, кушающему с аппетитом раковое пюре, пришедшееся ему, по-видимому, по вкусу.

– Пюре это действительно превосходно, – сказал я, взглянув на Бибикова и уже очень осмеленный его любезностью, да и понимая, что он терпеть не может двух антиподов: нахальства и жеманства; я имел алюры[1146] те, какие мог бы иметь в хорошем обществе друзей.

Это было очень по нутру и по вкусу Дмитрию Гавриловичу, который сию же минуту велел подать мне еще тарелку горячего пюре со множеством раковых шеек и кнели. Я, принимаясь за ложку, слегка склонился и, улыбаясь, благодарил хлебосольного хозяина.

– Этот юноша рождает аппетит! – сказал Бибиков. – Татаринов, распорядись снабдить и меня тарелкою этого пюре.

– Не хочешь ли еще тарелочку, Б[урнаше]в? – спрашивал Дмитрий Гаврилович улыбаясь.

– Весьма доволен, ваше превосходительство, пюре очаровательный! – говорил я, наливая в свой стакан ледяную воду.

– Ай! ай! ай! – крикнул Бибиков, – как, братец, можно делать такие вещи – пить воду на раковый пюре! Бакунин, mon cher[1147], налейте ему хоть полрюмки шери.

– Я не пью еще никакого вина, ваше превосходительство, – заметил я, защищая свою рюмку от нападенья Бакунина.

– Э, господин дежурный, – улыбался лукаво Бибиков, – я на вас пожалуюсь экзекутору, который знает одиннадцатую заповедь!

– Воля начальства священна! – заорал Грознов.

– Ну да, ну да, – жужжал Бакунин, – а потому вам, Б[урнаше]в, следует исполнить желание нашего амфитриона, Дмитрия Гавриловича, опирающееся еще на резон гигиенический, и непременно выпить хоть четверть рюмки этого белого хереса, до того хорошего, что, кажется, еще никогда старик Гордон ничего подобного не привозил в столицу.

Нечего было делать: я в первый раз жизни выпил несколько глотков этого превосходного, мягкого, нежного, живительного вина, сказав при этом полутихонько:

– А что скажет воля начальства, как она ни священна, когда я опьянею,