Мир, которого не стало - Бен-Цион Динур

В стране ждали начала погромов. Их удалось избежать только благодаря немедленному вмешательству Коковцова{663}, преемника Столыпина. И вот, в один из этих дней я зашел в Херсоне на почту, расположенную недалеко от моего дома, и у входа наткнулся на офицера армии, который, по-видимому, рассердился на то, что я не уступил ему дорогу (я не заметил его). Я вошел, купил открытку, встал у письменного стола и начал писать… И вот врывается этот офицер, вынимает саблю из ножен, машет ею в воздухе и орет: «Евреи, Богровы! Всех вас надо уничтожить!» Подошел ко мне и стал махать саблей перед моим носом… Я поднял голову, посмотрел ему в глаза и ничего не отвечал – пока он не ушел с почты. Люди, в том числе и русские, подходили потом ко мне, спрашивали, что случилось, и жали мне руку…

Долгое время спустя в моей памяти всплывал образ этого офицера, кажется, полковника, лет сорока, с суровым лицом и поднятой саблей, которой он размахивает перед моим носом.

Примерно через две недели в Николаев приехал Харитонов{664}, государственный контролер и член правительства. Он приехал по семейным делам и остановился у своего родственника, богатого помещика и председателя николаевского окружного суда. От золовки, которая ухаживала за больной хозяйкой и была с ней в близких дружеских отношениях, мне стало известно (по секрету), какие ведутся разговоры в этом доме о евреях. Харитонов говорил: «Евреи и либеральная общественность остро критикуют правительство за его еврейскую политику, но даже не представляют себе, насколько сильно и глубоко царь ненавидит евреев и каковы его планы… Если бы они знали, какие бедствия нам удалось отвратить от евреев, они бы стали к нам совершенно иначе относиться. Но кто знает, сколько времени мы еще сумеем их сдерживать…»

Золовка, приехавшая из Николаева попрощаться со мной, подробно пересказала мне разговор. Ее слова я записал в тетрадь и от себя добавил: «Сведения про царя кажутся мне верными, сведения о «сопротивлении» членов правительства – преувеличенными. Фраза «Кто знает, сколько времени мы еще сумеем их сдерживать» вызывает тревогу».

На следующий день я отправился в Берлин. И перед моим внутренним взором вставала картина: я стою у колыбели моего новорожденного сына, его глаза открыты, они голубые-голубые, смотрят и не смотрят.

Рядом со мной стоят жена и сестра. И здесь же – Барух Фишка, приехавший попрощаться со мной, стоит и ворчит:

– Бен-Циан сошел с ума: бросает красавицу-жену, прекрасного младенца… и отправляется в дальние страны. И все ради чего? Ради… книг?

Моя жена делает ему замечание, но он все равно продолжает ворчать…

Глава 26. В Берлине. Под покровительством Ойгена Тойблера

В понедельник, 22 хешвана 1912 года, через две недели после рождения моего сына, я выехал в Берлин. Сначала надо было плыть на корабле из Херсона в Одессу. Меня пришли проводить родственники и друзья. Жена еще не совсем оправилась после родов, и дорога до порта, большею частью песчаная, была бы ей тяжела.

Я был очень тронут участием и поддержкой, которые выказали мне родные жены (ее тетя и дядя). Они обещали, что будут навещать мою жену каждый день, что они сами и их дети будут помогать ей, говорили, что я могу ни о чем не беспокоиться и целиком посвятить себя учебе. Наверное, при виде моего волнения эти добрые люди почувствовали необходимость меня ободрить.

Ранним утром корабль достиг Одесского порта, а в тот же день вечером я садился в экспресс до Берлина. Перед отъездом я зашел к Бялику, и мы немного поговорили о присланном ему мною библиографическом материале, касавшемся еврейского фольклора, а также методов его изучения. Из разговора я понял, что в данный момент эта тема не занимает Бялика: его замечания носили самый общий и поверхностный характер. Зато он дал мне теплое рекомендательное письмо к Шмарьяху Левину, который летом того года на десятом сионистском конгрессе{665} в Базеле был избран в сокращенный состав центрального комитета, переехавшего в Берлин. Бялик напомнил мне о нашем «договоре» – правда, устном, но заключенном всерьез и по всем правилам, – который предписывал мне заняться сбором материала для продолжения «Книги Агады» времен Средневековья. Бялик не соглашался с моим мнением, что надо ограничиться временным отрезком от периода гаонов до пострамбамовской эпохи. Он предлагал включить в книгу все вплоть до изгнания из Испании. Впрочем, он отложил обсуждение этого вопроса до тех пор, пока я не включусь в работу, – тогда собранные материалы сами подскажут правильное решение.

В тот же день я случайно встретил в Одессе одного из своих друзей, с которым я познакомился в свой первый приезд в Одессу на почве сионистской деятельности. Друг посоветовал мне по прибытии в Берлин обратиться к его приятелю Меиру Гроссману{666}, журналисту с широким кругом знакомств, который, наверное, сможет мне помочь. Более того, он немедленно дал мне письмо для Гроссмана.

Итак, я сел в экспресс и уже в четверг утром был в Берлине. Я сошел с поезда на улице Фридрих. Час был еще очень ранний. Я оставил вещи на станции и пошел в Высшую школу еврейских знаний. Адрес ее у меня был: улица Артиллерие, 14. Еще в Одессе я вооружился картой Берлина, по которой нашел, на какой станции мне надо сойти с поезда и как добраться до Артиллерие, 14. Поэтому, никого ни о чем не спрашивая, я пошел прямо по улице Фридрих. Зато потом мне пришлось несколько раз спрашивать указаний у прохожих, потому что я не понимал фразы «gerade aus» (прямо), которой они мне отвечали. При всем том я добрался до цели минут за десять-пятнадцать. Было совсем раннее утро, и я сходил туда, только чтобы сориентироваться.

Я вернулся на станцию и сел завтракать в кафе. Настроение у меня было хуже некуда. Когда через час я снова отправился в школу, она была все еще закрыта. Привратник сказал мне через окошечко, что доктор Эльбоген{667}, чье имя стояло в письме, полученном мной из школы, придет только через час-полтора. Я решил воспользоваться свободным временем и навестить Гроссмана: он берлинец и конечно поможет мне советом, объяснив, как снять здесь комнату и как вообще устроиться в этом городе. Через полчаса я был уже у него, в комнате, заваленной кипами газет и книг, как мое полтавское жилище. Он дал мне много практических советов и, кстати, сообщил, что этим вечером должна состояться лекция Соколова – на иврите – об истории новой ивритской литературы. Он посоветовал мне прийти на эту лекцию, чтобы встретить старых знакомых и обзавестись новыми. Что же касается журналистской работы, тут он вряд ли мог мне помочь. Впрочем, он посоветовал мне связаться с редакциями тех газет, в которых я иногда сотрудничал в России.