Мир, которого не стало - Бен-Цион Динур

Я предложил поставить в центр всего учебного процесса одну тему – «человек, его жизнь, работа и окружение». Литература и арифметика, естествознание и гигиена, география и история – все должно быть подчинено этой теме. Учителя (женщины в большинстве своем) восприняли эту идею на «ура»; была создана комиссия для согласования, и когда программа была готова, меня попросили преподавать… анатомию человека! Гуманитарные дисциплины уже были заняты другими педагогами…

Секретарша «субботней школы» – молоденькая девушка, закончившая или почти закончившая гимназию, – должна была принести мне схемы и рисунки тела человека, и я прочел несколько лекций на тему «путешествие булочки в теле человека». Секретарша Доба Бобров (а ныне, в Израиле, госпожа Мирьям Грушкин) как-то раз, в учительской, спросила меня, не собираюсь ли я устроить «университет» в этой вечерней школе? Я ответил ей:

– Когда-то я мечтал быть профессором. И вот я начал читать лекции, боюсь только, что не по своей специальности…

В целом программа имела успех. На учительских собраниях я говорил, что нужно ввести преподавание истории на основе осознания настоящего и, обсуждая проблемы сегодняшнего дня, «двигаться в прошлое». Эти взгляды вызывали большое сопротивление. По предложению госпожи Кулишер, я согласился дать серию уроков в качестве демонстрации моего метода. В ремесленном училище тогда изучали историю евреев после разрушения Второго Храма. Преподавательница была предельно негативно настроена по отношению к моим «идеям», однако согласилась предоставить помещение класса для этого эксперимента. Послушать урок пришли несколько учителей и просветителей, интересующихся этой тематикой. Среди слушателей был также господин Шломо Невельштейн – муж преподавательницы истории, один из активных сионистов города, человек очень приятный и образованный. Я разговаривал с ученицами о херсонских евреях, о еврейской общине и еврейских организациях. Из разговора следовало, что самые важные заведения в жизни современной общины – синагоги, бейт-мидраши, школы и благотворительные организации, а в прошлом поколении важную роль играл раввинат и раввинские суды. От этого разговора в форме вопросов и ответов, используя все имеющиеся у них знания, почерпнутые из «жизненного опыта и наблюдений», мы перешли к разговору о проблемах еврейского образования, связанных с тем, что у евреев нет собственной страны, но есть собственные обычаи и культура. Так мы подошли к важности синагоги, бейт-мидраша и раввинского суда, а отсюда – к важности Галахи и Агады, а также Талмуда, обеспечившего единство еврейских традиций многим поколениям евреев всех стран рассеяния.

После моих уроков разгорались жаркие споры между учителями. В частности, господин Невельштейн говорил, что наряду с положительными моментами, имеющимися в моей методике, тем не менее следует признать, что в моей системе преподавания истории непропорционально большую часть занимает рациональный подход и совершенно отсутствует подход эмоциональный. Особенно моему педагогическому методу не хватает той самой «актуальности», о которой я говорил.

Я вспомнил об этом благодаря одному интересному случаю, могущему служить иллюстрацией для «теории ассоциаций». В конце 20-х годов на одном моем уроке в учительской семинарии, когда я объяснял методику преподавания истории, я вдруг вспомнил – абсолютно не думая об этом заранее – про мои уроки истории в Херсоне и про господина Невельштейна. Я рассказал ученикам о споре с Невельштейном и сказал: «Семнадцать лет назад я не принял эту критику. Теперь же я во многом согласен с мнением моего тогдашнего оппонента». И вот, после урока, когда я вышел из класса, мне говорят, что один человек ждет меня в учительской. Я вошел в учительскую – и вижу перед собой господина Невельштейна собственной персоной… Он репатриировался из России и пришел меня повидать.

На одном из собраний учителей вечерней школы я повстречал своего знакомого, Александра, который во время окружного съезда сионистов-социалистов в Житомире был прислан вместе с Аароном Соколовским, чтобы проверить, «вправду ли я – это я» и можно ли разрешить мне участвовать в съезде. Выяснилось, что он живет в Херсоне, его фамилия Бондарчук и он собирается ехать в Париж. Между тем Александр оказал мне неоценимую помощь, найдя учеников. Первым местом, где я начал вести частные уроки, был дом сестры Доры Бриллиант{632}. В свое время Дора Бриллиант была членом боевой ячейки социалистов-революционеров, участвовала в покушении на великого князя Сергея Александровича{633}, была арестована и умерла за решеткой. Как мне рассказывали, Александр очень тепло к ней относился, и об этом знали в ее семье. Племянник Доры тоже был бунтовщиком, но бунтовщиком иного рода: бунтовщиком в учебе… Он был отстающим учеником, и не было никакой возможности заставить его заниматься. Родители, особенно мать, не могли поверить своим глазам, когда увидели, что их «бунтовщик» вдруг начал учиться. Думаю, что мне удалось заинтересовать его очень простым способом. Я относился к нему с уважением, как к своему товарищу; точно так же, как я вел себя в Вильно с учеником Гамарским. Мать думала, что у меня какая-то особая методика преподавания, пряталась за дверью комнаты, где шли занятия (дверь была открыта, лишь занавеска висела в дверном проеме), и подслушивала урок. Благодаря своим успехам в обучении племянника Доры Бриллиант я прославился как преподаватель, имеющий подход к отстающим и нерадивым ученикам. Таких учеников в Херсоне было много… Через частные уроки я познакомился с огромным количеством херсонских учителей и просветителей.

Меня заинтересовала херсонская библиотека – мне хотелось узнать, что в ней есть из исторической литературы. Я обнаружил две интересных вещи: во-первых, в библиотеке имелся каталог, где были перечислены не только книги, но и статьи в серьезной периодике (в ежемесячниках и альманахах), причем в библиотеке было немало и самой этой «серьезной периодики». Кроме того, оказалось, что в разделе общей истории, в частности древней истории, имеется богатый выбор книг. И мне удалось найти там немало интересного.

Мои систематические поиски различной литературы привлекли внимание библиотекарши. Библиотекарша была караимкой, и благодаря беседам с ней мне удалось немного заглянуть в этот мир, который был для нас столь чужд и далек. Я решил посвятить значительное время изучению древней истории, в особенности римской. Кроме того, я начал изучать греческий, а также продолжал «отводить время для Торы», уделяя особенное внимание изучению арамейских переводов Торы и пророков, дабы использовать их в качестве источника по истории религий и верований в Израиле. Я знал, что я не первый, кто занялся этим вопросом, но у меня не было никакой литературы кроме самих этих переводов… Между прочим, написанные мною тогда конспекты впоследствии многократно меня выручали. Изучение истории Израиля времен Второго Храма и Талмуда пробудило во мне большой интерес к личности Йосефа Сальвадора{634} и его книге «История римского владычества в Иудее». Отчего-то я решил, что у общественного раввина, д-ра Леопольда Гинцбурга, должна быть эта книга. Я помнил, что в книге «История семейства Гинцбург» упоминается д-р Л. Гинцбург в качестве сына автора, Меира-Яакова Гинцбурга, у которого я читал какие-то примечания и нововведения к Талмуду, опубликованные его сыновьями. Я решил отчего-то, что д-р Гинцбург учился в Бреслау во времена Греца и конечно же писал диссертацию, имеющую отношение к Талмуду и Агаде, и Грец, разумеется, рекомендовал ему книгу Сальвадора, и Гинцбург, естественно, купил книгу Сальвадора в немецком переводе… И кто знает, может, у него есть и какие-нибудь новые книги, например, книга Ширера{635}, которую мне довелось видеть только один раз, в Одессе.