Смерть пахнет сандалом - Мо Янь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– В погоню!
Солдаты и офицеры с криками устремились в указанном направлении. Мяу-мяу! Я тоже хотел побежать за ними, поглядеть, что будет, но меня схватил за руку отец. И куда побежали эти дурни, подумал я про себя. Уездный наверняка на своем быстроходном скакуне, и пока вы возились, вытаскивая Суна Третьего из котла, он уже вернулся в управу. Коня под ним зовут Красный заяц, отличный рысак, огненно-рыжий, ни единого волоска другого цвета, летит, как сноп искр, блистает на скаку, копытами гремит. Поговаривают, что конь уездного изначально принадлежал господину Гуань Юю, благородному герою из сказаний. В день лошадка проходила тысячу л и, не ела траву, а, проголодавшись, набирала рот земли, при жажде напивалась ветром – это мне отец рассказывал. Он говорил также, что на самом деле Красного зайца следовало бы назвать «Едоком земли» или «Хмельным ветром», есть землю и пить ветер – особенности души этого коня. Вот уж поистине прекрасный конь, настоящее сокровище, когда мне удастся заиметь такого? Как только у меня такое сокровище появится, следует первым делом посадить на коня отца. Тот точно скажет, что не желает ездить верхом, и тогда на коня будет позволено сесть мне. Хорошее надо в первую очередь предлагать отцу, а я – самый почтительный сын, самый почтительный в Гаоми, самый почтительный в округе Цайчжоу, самый почтительный в провинции Шаньдун! Мяу-мяу!
Солдаты какое-то время бегали где-то, потом стали по двое, по трое возвращаться. Старшой сказал отцу:
– Бабушка Чжао, для вашей безопасности прошу не отлучаться из-под навеса ни на шаг, это приказ его превосходительства Юаня.
Отец промолчал, лишь презрительно усмехнулся. Несколько десятков солдат и офицеров плотно окружили навес, мяу-мяу, чтобы охранять нас как зеницу ока. Старший задул свечи и расположил нас там, куда не доставал лунный свет. Еще он спросил отца, готовы ли сандаловые колышки в котле. Отец сказал, что в основном готовы, и старшой вытащил дрова из печи и залил водой. Сладкий запах гари ударил мне в нос. В темноте было слышно, как отец, наверно, говорит сам с собой, а может, обращается ко мне:
– Слава тебе, Правитель Небесный, уберег сандаловые колышки!
– Отец, что ты говоришь?
– Ложись спать, сынок, завтра предстоит большой день.
– Отец, может, тебе спину кулаками помять?
– Не надо.
– Может, почесать тебя?
– Спать ложись! – В голосе отца скользнуло нетерпение.
– Мяу-мяу!
– Спи давай.
5
На рассвете стоявшие вокруг навеса солдаты разошлись, их сменили немцы. Они рассыпались по всему плацу лицом наружу, задом вовнутрь. Потом снова пришли китайские солдаты, тоже рассыпались по плацу, но не так, как немцы, а задом наружу, лицом вовнутрь. После этого появились шесть китайских и шесть немецких солдат, четверо встали вокруг навеса, четверо вокруг помоста, четверо перед помостом. Среди четверых, стоявших вокруг навеса, двое были чужеземные, двое – юаневские. Лица наружу, спины внутрь, все, словно соревнуясь, вытянулись, как палки. Мяу-мяу, ну прямо-прямехонько!
Отец на миг перестал перебирать четки, ни дать ни взять старый буддийский монах Амитабха. Амитабху часто зовет моя жена. Мои глаза шилом впились в руки отца. Мяу-мяу, это же руки не обычные, это руки великой империи Цин, руки государства, руки императрицы и государя императора, да будет им десять тысяч раз по десять тысяч лет. Как задумают императрица Цыси с государем императором казнить кого, так делают это руками отца. Императрица так отцу и велит: а ну, палач, помоги нам умертвить такого-то! А отец отвечает: так точно! Государь император приказывает: а ну, палач, помоги нам умертвить такого-то! А отец оглашает: так точно! Руки отца и впрямь хороши, в покое походят на пару пичужек, а когда приходят в движение – на два перышка. Мяу-мяу… Помню, жена говорила, мол, как странно, что у отца руки такие маленькие; глядя на его руки, тем более чувствуешь, что он человек непростой. Если не злой дух, то уж точно мог бы сойти за небожителя. Даже если эти ручки тебя таки укокошат, ты все равно не поверишь, что эти руки казнили тысячи людей. Больше всего они подходят для родовспоможения. Я тут повитух называю «бабушками-счастье». Добрые «бабушки-удача»! Вдруг стало понятно, почему в столице все называли отца «бабушкой». Он же принимает роды. Только все бабки-повитухи – женщины, а отец – мужчина, так же? Точно мужчина, я когда мыл его, видел его маленькую писюльку, этакую побитую морозом морковку, хэ-хэ… Что смеешься? Хэ-хэ, маленькая морковка… Глупый ты сын! Мяу-мяу, неужто мужчина может принимать роды? Над таким ведь насмехаться будут. Ведь мужчина-повитуха все, что у женщины между ног, увидит? А за это его разве не изобьют палками до смерти? Чем больше думаешь об этом, тем непонятнее становится. Ладно, хватит, у кого есть желание, пусть об этом и думает.
Отец вдруг широко открыл глаза, огляделся вокруг, повесил четки на шею, встал и подошел к котлу с маслом. В масле всплыли два отражения: его и мое. Масло в котле яснее зеркала, четко отражает каждую пору у нас на лицах. Отец взялся за сандаловые колышки, приподнял их, и тягучая поверхность масла пришла в движение. Изменилось и лицо мое, стало оно каким-то вытянутым, козлиным. Я отшатнулся в изумлении. Оказывается, мой истинный облик – козлиный! Вот они, рога на голове! Мяу-мяу! Мой истинный облик стал для меня полным разочарованием. Истинный облик отца – черный барс, уездного – белый тигр, жены – белая змея, а мой собственный – длиннобородый козел. Ерунда какая-то, никакой я не козел! Отец вынул сандаловые колышки, осмотрел их в солнечном свете, как мастер-кузнец осматривает только что выкованный чудо-меч. Масло с колышка сверкающей линией падало обратно в котел, тягучая струя оставляла на поверхности маленькие водоворотики. Отец позволил почти всему маслу стечь с колышка, достал из-за пазухи тряпицу белого шелка, осторожно протер колышек, и вскоре все масло осталось на тряпице. Он положил тряпицу на приступку котла, одной рукой взялся за рукоятку колышка, другой за его острие, с силой согнул, и колышек немного скривился. Отец ослабил руки, и колышек тут же принял изначальную форму. Отец положил его на приступок, взял второй колышек, тоже слил с него масло, протер насухо тряпицей, согнул в руках, отпустил, и колышек тотчас вернулся в изначальную
