Смерть пахнет сандалом - Мо Янь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не бойся, сынок, смело берись за дело, как отец тебя учил, пришло время нам с тобой не ударить в грязь лицом!
– Отец, я не боюсь!
Отец заботливо глянул на меня:
– Молодец, сынок!
– Пап-пап-пап, ты знаешь? Народ говорит, что мы с уездным одну поварешку в котле не поделим…
8
Я давно уже обратил внимание, что на тюремной повозке было аж две клетки с осужденными, в обеих – по Сунь Бину. Оба Сунь Бина вроде бы и на одно лицо, а если присмотреться, то между ними обнаруживалась большая разница. Истинный облик одного из этих Сунь Бинов – большой черный медведь, а другого – большой черный боров. Мой тесть – герой и не может быть свиньей, может быть только медведем. В восемьдесят третьей истории, что рассказывал мне отец, как раз и говорится о схватке черного медведя с тигром. В этой сказке медведь бьется с тигром на равных, но в итоге терпит поражение. Медведь терпит поражение не потому, что у него мало способностей, а потому, что он слишком уж честолюбив и искренен. Каждый нанесенный удар для него – битва на смерть. По словам отца, тигр, ощутив голод, сразу же отправляется на охоту за чем угодно, будь то фазан, антилопа или заяц. А если тигр хочет попить, то немедленно идет к горному источнику. Медведь же не ест и не пьет, а яростно вытаскивает с корнем небольшие деревья, расчищая поле боя, ему не нравится, когда недостаточно просторно. Наевшись и напившись, тигр возвращается, и бой с медведем возобновляется. В конце концов силы медведя сдают, тигр его одолевает и становится царем зверей. Вот как я опознал настоящего Сунь Бина. Кроме того, из этой парочки я могу отличить тестя по выражению глаз. У настоящего Сунь Бина взгляд вдохновенный, посмотрит на тебя – искры разлетаются. Ненастоящий же Сунь Бин отводит померкший взгляд, будто чего-то боится. Мне показалось, что лицо ненастоящего Сунь Бина тоже было очень знакомое, немного подумал и узнал его. Он не чужак, а нищий по имени Сяо Шаньцзы, верный ученик почтенного Чжу Восьмого. Каждый год четырнадцатого числа восьмого месяца он с красными перчиками на ушах изображает из себя сваху. А сейчас, на пятнадцатый день восьмого месяца, он вдруг взялся исполнять роль моего тестя. Ну просто смех да и только.
Отец гораздо раньше меня заметил, что осужденных на одного больше. Но старик в жизни видал всякое, подумаешь, на одного больше, да хоть на десять больше – разницы-то? Я услышал, как отец себе под нос буркнул:
– Хорошо, что лишний колышек приготовили.
Отец – поистине человек прозорливый, самому Чжугэ Ляну не уступит в смекалке.
Кого приколотим первым? Настоящего или поддельного Сунь Бина? Я пытался найти ответ на лице отца. Но его взгляд был устремлен на инспектирующего казнь Цянь Дина, а глаза того, обращенные на отца, были туманные, как у слепого. Выражение глаз Цянь Дина говорило отцу, что уездный уже ничего вокруг себя не замечал. Кого хочешь, того первым и приколачивай – все равно. Отец перевел взгляд на осужденных. В глазах поддельного Сунь Бина сквозило смятение, а глаза настоящего сияли. Настоящий Сунь Бин слегка кивнул отцу и звонко проговорил:
– Сколько лет, сколько зим, свояк!
Отец улыбнулся во весь рот и сложил руки перед грудью в малом поклоне:
– Свояк, поздравляю, большое событие!
Тесть радостно ответил:
– У тебя в первую очередь!
– Кто первый, вы или он? – спросил отец.
– Стоит ли спрашивать? – живо откликнулся тесть. – Как гласит пословица, кровь не водица!
Отец ничего не сказал, с усмешкой кивнул. Потом его усмешку будто бы сорвали и унесли, как ветерок уносит лист белой бумаги. Остался чугунный лик. Отец обратился к управским стражникам, сопровождавшим осужденных:
– Снимите кандалы!
Сбитые с толку стражники оглянулись по сторонам, словно ожидая чьего-то еще приказа. Отец нетерпеливо повторил:
– Снимите кандалы!
Стражники трясущимися руками сняли с тела тестя железную цепь. Тот расправил руки, смерил взглядом орудия казни и, как художник, который уже знает, как нарисует бамбук, уверенно улегся на сосновую доску, которая была значительно уже его тела.
Доска была очень гладкая, ее отцу тщательно обработал самый лучший в уезде столяр. Доска лежала плашмя на верстаке, на котором кололи свиней. Этот сосновый верстак использовался в нашем доме лет десять, пропитался свиной и собачьей кровью и был тяжелый, как железо, сюда его доставили из нашего двора с десятикратными передышками четверо дюжих управских посыльных. Устроившись на доске, тесть повернул голову и смиренно спросил отца:
– Правильно лежу, свояк?
Не обращая на него внимания, отец согнулся, вынул из-под верстака первосортную веревку из воловьей кожи и передал мне.
Я давно уже устал ждать, быстро принял у отца веревку и, как тренировался заранее, стал привязывать тестя. Тот недовольно бросил:
– Ты, зять, совсем плохо меня вяжешь, будто не уважаешь!
Отец рядом сосредоточенно следил за моими движениями и безжалостно поправлял там, где я вязал не так. Тесть сопротивлялся и орал во всю глотку, показывая, что он недоволен тем, как его привязывают. Он совсем разошелся, и отцу пришлось строго напомнить ему:
– Свояк, не упрямьтесь. Чего бояться, что перестаете владеть своим телом.
Тесть еще пошумел, но я его все же крепко-накрепко привязал к доске. Отец попробовал просунуть палец под веревку, у него не получилось, как и должно было быть. Отец удовлетворенно кивнул и тихо проговорил:
– Действуй.
Я торопливо подошел к корзине с ножами, взял ножик, который недавно использовал, чтобы зарезать петуха, схватил тестя за штаны, ловко резанул кругом, открыв половину его зада. Отец положил мне под руку пропитавшуюся маслом киянку из жужуба. Он сам выбрал из двух сандаловых колышков тот, что выглядел поглаже, и тщательно протер
