Смерть пахнет сандалом - Мо Янь

форму. Отец явно остался доволен этим, по лицу было видно. Такое благодушное выражение случалось с ним довольно редко. От счастья и у меня в душе распустились цветы. Мяу-мяу! Хороша сандаловая казнь, если может доставить отцу такую радость, мяу-мяу!

Отец отнес колышки под навес и положил на маленький столик. Потом опустился на колени на циновку и с огромным почтением отбил несколько поклонов, словно отдавая дань стоявшему позади столика божеству, которое было невидимо для глаз обычного человека. Покончив с этим, он уселся в кресло, посмотрел на солнце, прикрывая глаза ладонью. Солнце поднялось уже на один бамбуковый шест, к этому времени я обычно успевал продать почти всю свинину, и мне предстояло резать собак. Посмотрев на солнце и не глядя в мою сторону, отец отдал приказ:

– Режь петуха, сынок!

Мяу-мяу! Мяу…

6

Отец отдал приказ, и сердце мое возрадовалось! Мяу-мяу-мяу, дорогой отец! Надоевшее ожидание наконец закончилось, началось самое интересное. Я взял из корзины сверкающий нож для отделения мяса от костей и поднес к лицу отца, чтобы тот оценил. Отец кивнул. Я подошел к петуху. Тот, завидев меня, заклекотал, забил крыльями, задрал гузку и выдавил из себя кучку белого помета. Обычно в это время петух стоял на зеленом валу и кукарекал, сегодня же я веревкой привязал его к столбу. Взяв ножик в зубы, я освободил руки, схватил петуха за крылья и зажал ему лапы ногами. Отец раньше уже говорил, что сегодня петуха будем резать не на еду, а на кровь. Я подставил под шею птицы большую черную чашу, чтобы собирать ее кровь. Петух был горяченный и отчаянно вертелся, пытаясь вырваться. Я ухватил его за голову, чтобы тот вел себя поприличнее, а то помирать пора, а он все ведет себя совсем бестактно, вон свиньи во много раз сильнее тебя, собаки во много раз злее, я никого не боюсь, неужто тебя, цыпленка задрипанного, испугаюсь? Бабушку твою эдак. Я повыщипал перья у петуха на шее, натянул кожу, ловко провел ножиком, сделал надрез. Кровь не пошла, и я немного напрягся. Потому что помнил, что говорил отец: если в день казни у убитого петуха не идет кровь, то все потом пойдет наперекосяк. Я поспешно резанул еще раз, на этот раз кровь брызнула и зажурчала. Словно маленький мальчик, сладко проспавший всю ночь, писает на рассвете, мяу-мяу. Ярко-красная кровь белого петуха заполнила всю черную чашу и пролилась мимо, на землю.

– Все, отец, – сказал я, бросая обмякшего петуха на землю, – зарезал.

На лице отца сияла ясная улыбка. Он махнул мне рукой и поставил на колени перед собой. Погрузил руки в петушиную кровь, словно желая, чтобы они напились. Я подумал, что у его рук есть рты, и они могут пить кровь. Хихикая, отец сказал:

– Закрой глаза, сынок!

Надо закрыть, так закрою. Я – хороший мальчик, послушный. Обнял отцовы ноги, уперся лбом в его колени, изо рта самопроизвольно вырвалось:

– Мяу-мяу… Пап-пап-пап…

Отец коленями сдавил мне голову:

– Подними лицо, сынок.

Я поднял голову, заглядывая во взволнованное лицо отца. Я – хороший мальчик, послушный. Не было отца – слушался жену, появился отец – слушаюсь его. Неожиданно вспомнилась жена, больше дня ее не видел, куда она делась? Мяу-мяу… Окровавленные руки отца коснулись моего лица. Пахло гораздо более противно, чем от крови свиней. В душе я не желал, чтобы лицо мне мазали петушиной кровью, но отец был суров. Ослушавшись отца, я мог получить в управе от пяти до двадцати палок, и кожа на заднице сошла бы до мяса. Мяу-мяу! Отец еще раз погрузил руки в чашу и продолжил намазывать мне лицо. Не только лицо, но и уши намазал. Не знаю, нарочно это было сделано или случайно, но кровь попала мне и в глаза. Те страшно заболели, мяу-мяу, все вокруг стало как в тумане, глаза застлало красной пеленой. Я замяукал и стал звать отца: «Отец, ты мне глаза повредил». И с мяуканьем стал тереть их ладонями. Чем больше тер, тем становилось светлее, пока не начал разбираться, что к чему. Плохо дело, плохо, мяу-мяу, снова стал действовать чудесный волосок тигра, мяу-мяу… Отец исчез, и передо мной возник черный барс. Держась на задних лапах, тот погрузил передние в чашу с петушиной кровью. Капли крови стекали с черного меха, словно зверь был тяжело ранен. Кровавыми лапами барс провел по заросшей густой шерстью морде, оставив на ней ярко-красную полосу, похожую на петушиный гребешок. Я давно знаю, что истинный облик отца – черный барс, поэтому особо не удивился. Мне не хотелось, чтобы тигриный волосок действовал все время. Поработал какое-то время – и хватит. Но на этот раз его действие длилось долго, мяу-мяу, почему-то его облик не возвращался к обычному. Это немного раздражало, но что-то поделать с этим я не мог. Сердце и печалилось, и радовалось. Печалилось потому, что перед глазами не было никого, к кому я всегда испытывал бы неприязнь, а радовалось из-за того, что не было никого, кто мог бы, подобно мне, увидеть истинный облик человека. Оглянувшись по сторонам, я тут же приметил стоявших на страже на плацу юаневских и иностранных солдат: все – волки с длинными хвостами и псы с куцыми хвостиками, а еще какие-то лисы – недоволки, недопсы – попадались изредка. Еще был один то ли волк, то ли пес, судя по одежде – кто-то из младших начальников. Наверное, смесь собаки с волком, я таких ублюдков называю «шавками». Эти дряни нахальнее волков, свирепее собак, укусят кого, тот и слова сказать не сможет. Мяу-мяу.

Вымазав всю петушиную кровь из чаши себе на морду и передние лапы, отец-барс глянул на меня черными блестящими глазами, вроде бы чуть усмехнулся и оскалился, открыв целую пасть пожелтелых зубов. Хотя произошедшая с ним перемена была велика, различить его дух и облик еще было можно. Я тоже улыбнулся ему во весь рот. Мяу-мяу. Враскачку отец направился к своему пурпурному креслу. Хвост высоко выпирал у него из штанов. Усевшись в кресло, отец прищурился, словно достиг состояния полного покоя. Я оглянулся по сторонам, зевнул, мяукнул и сел позади него на доску, глядя на косо лежащую на земле тень от помоста. Погладил отцов хвост. Отец высунул длинный шершавый язык, с урчанием лизнул мне волосы на голове, и я заснул.

Меня разбудил страшный шум. Мяу-мяу! Трели заморского рожка и грохот гонгов и иностранного барабана, в которые грубо и