Смерть пахнет сандалом - Мо Янь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не помню, наверное, пару десятков раз.
– По-твоему, ее когда-нибудь играли одинаково?
– Нет, наставник, всякий раз, когда я смотрел эту пьесу, было ощущение полной новизны, – заявил погруженный в воспоминания Сяо Шаньцзы. – Врезалось в память даже, при каких обстоятельствах я впервые видел ее, тогда я был еще маленьким, но на голове у меня красовалась котеночья шапка. Вы, наставник, в тот день играли Чан Мао. Пели так, что воробьи с деревьев на землю падали. Меня больше всего привлекало не ваше пение, наставник. Больше всего мне был интересен на сцене большой мальчик, наряженный кошкой. Он мяукал на все лады, и все у него выходило по-разному. К середине пьесы взрослые и дети перед сценой совсем разошлись. Малыши шныряли между ног у взрослых, упражняясь в мяуканье. Рядом со сценой стояли три больших дерева, и мы наперегонки стали карабкаться на них. Обычно я не особо умел лазать по деревьям, а в тот день забрался очень проворно, словно настоящий котенок. На тех деревьях и впрямь было много котов, не знаю, когда они туда позабирались. Они стали громко мяукать вместе с нами, мяуканье неслось отовсюду – и на сцене, и перед ней, и на небе, и на земле. Мужчины и женщины, взрослые и дети, настоящее и притворное мяуканье – все смешалось вместе, все рвали глотки, чтобы испустить звуки, которые обычно не в силах издавать, делали движения, какие обычно никогда не делали. Народ взмок от пота, из глаз покатились слезы. Обессиленные, все повалились на землю, тела походили на россыпь пустых скорлупок. Мальчишки один за другим посыпались с деревьев, как увесистые черные камни. Настоящие коты тоже один за другим послетали вниз, словно вмиг обратившись в летучих мышей с перепонками между лап. Последнего мотива в пьесе я не помню. Что-то вроде «моя любимая кошка, мяу-мяу-мяу…». Это последнее «мяу» у вас, наставник, получилось как-то особо воспаряющим, оно улетело выше крон больших деревьев, на несколько десятков чжанов ввысь, а за ним и все собравшиеся в душе вознеслись к облакам.
– Ты, брат, вполне способен исполнить заглавную роль.
– Нет, наставник, если бы я смог выступать на одной сцене с вами, то я хотел бы выступать в наряде кота.
Я с глубоким чувством посмотрел на этого замечательного представителя нашего северо-восточного народа и сказал:
– Дружок, мы уже прямо сейчас разыгрываем с тобой последнюю выдающуюся оперу маоцян. Может, она будет называться «Казнь сандалового дерева».
6
По заведенному много лет назад обычаю, нас доставили в судебный зал, принесли четыре блюда в коробочках, кувшин вина, стопку лепешек и щепоть лука. В одной коробочке была жареная свинина, в других – жареная курица, рыба и говядина в соевом соусе. Лепешки были большие, с крышку от котла размером, лук был свежий, искрящийся влагой. От подогретого вина шел пар. Мы с братом Сяошанем улыбнулись друг другу. Два Сунь Бина – один настоящий, другой нет – подняли чашки, чокнулись, и вино забулькало в глотках. Когда вино оказалось в желудке, на глазах выступили слезы: вот оно – воодушевляющее братство вольницы, плечом к плечу бросаем последний взгляд на родные места прежде, чем прыгнуть в пучину преисподней. Скоро обратимся мы в радугу и взлетим на девятые небеса. Наедаемся мы с Сяошанем досыта, зубы наши, правда, никуда не годятся, глотаем, не пережевывая. На смерть мы смотрим, как на возвращение домой, и оттого исполняемся храбрости. Великому представлению положено начало!
Арестантская повозка выкатилась на улицу, зевак пруд пруди. Вот оно – самое популярное театральное представление: стойкий и мужественный человек едет на казнь. Я, Сунь Бин, сыграл в тридцати пьесах, но только сегодня я сорву наконец свой самый большой триумф.
Впереди сверкали штыки, позади поблескивали красные и синие шарики на шапках, посверкивали и глаза земляков по обе стороны улицы.
Видно было, как подрагивали бороды у многих шэньши, как текли слезы у многих женщин. У многих детей, стоявших, разинув рот, по подбородку лилась слюна.
Неожиданно я увидел дочку, малютку Мэйнян, которая пряталась в толпе женщин. Сердце заныло, глазницы запылали, на глаза выступили слезы.
Добрый молодец кровь проливает, а не слезы, возможны ли у героя нежные чувства?
Деревянные колеса повозки тарахтели по булыжной мостовой, солнце пригревало так, что зачесалась голова. Громыхали расчищавшие дорогу медные гонги, легко веял августовский ветерок. Я посмотрел в высокое, голубое, как черепица, небо, и душу охватило уныние. При виде голубого неба и белых облаков невольно вспомнились чистые воды реки Масан, на поверхности которой отражались белые облака. Я носил эту чистую воду, обслуживая прибывающих отовсюду клиентов у себя в чайной. Вспомнилась жена Сяо Таохун, вспомнились мои малыши. Проклятые немецкие дьяволы, нарушили вы своей железной дорогой весь фэншуй нам и погубили мой Гаоми. При этих печальных мыслях горло зазудело, и я высоким мотивом из маоцян поблагодарил односельчан:
– Выезжаем с пышной свитой, величественный у нас вид… На мне парадный халат, золотые цветы на шапке. Покачиваюсь я туда-сюда… Пояс украшен у меня яшмой… Кто из толпы хряков и псов посмеет задрать ногу на меня, господина Суня…
Когда я пропел это, народ по краям дороги дружно разразился «браво». Любезный брат Сяо Шаньцзы, не теряя времени, мяукал на все лады, чтобы добавить моему пению блеска.
– Смотрю, как в небесах гуляет осенний ветер, гляжу на пышную зелень на деревьях… Я – дух перерожденного героя, я поднял знамя восстания, чтобы вершить справедливость… Должен я защитить наши китайские реки и горы, не позволить заморским дьяволам построить их железную дорогу… Только что съел печень дракона и мозги феникса да выпил прекрасного сока долголетия…
– Мяу-мяу-мяу! —
подпел любезный брат.
На глазах земляков блестели горячие слезы. Вслед за Сяо Шаньцзы стали громко мяукать дети, а потом и взрослые. Тысячи людей мяукали так, словно собрались вместе кошки со всего мира.
Я увидел, что маоцян из-за моего пения и мяуканья земляков заставил Юань Шикая и Клодта побледнеть, как и заморских солдат и офицеров, будто бы те увидали перед собой сильного врага. В жизни лишь однажды можно так петь, Сунь Бин. Ты умираешь не зря!
– Ладно, ладно, не досадуйте, земляки… Думы думайте, ведь все видят злодейские полки… Глядите и смотрите, как братья поднялись на
