Смерть пахнет сандалом - Мо Янь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Под лязг кандалов толпа служителей управы доставила в зал Сяо Шаньцзы. В рваном белом халате, кандалы на руках и ногах, все тело в кровоподтеках, губы разбиты, в щербатом рту не хватает трех зубов, глаза пышут огнем… Все его движения сходны с моими, только зубов у меня на один больше. Я про себя невольно изумился, впечатлившись тем, как тонко провел этот спектакль почтенный Чжу Восьмой. Если бы не лишний выбитый зуб, боюсь, и родная мать не признала бы меня.
– Докладываю вашему превосходительству: ваш покорный слуга доставил вам преступника Сунь Бина, – доложил уездный, поспешив опуститься на одно колено.
Юань Шикай и Клодт в изумлении вытаращили глаза.
Сяо Шаньцзы стоял с достоинством, по лицу его гуляла улыбка умалишенного.
– Почему не преклоняешь колена, дерзкий арестант? – сурово вопросил Юань Шикай, ударив деревянной колотушкой.
– Являясь в залы на поклон к вышестоящим, я преклоняюсь перед небожителями и государями. Неужели мне положено склоняться перед такими чужеземными бродячими псами, как вы? – подражая моему голосу, пылко проговорил Сяо Шаньцзы.
Этот негодник был словно создан для исполнения оперы. Как-то по приглашению почтенного Чжу Восьмого я отправился в Храм Матушки-Чадоподательницы, чтобы учить нищих театральным текстам, и оказалось, что многие из них талантом не отличаются, лишь из одного Сяо Шаньцзы могло получиться нечто путное. Я разучил с ним по действию из «Хунмэньского пира» и «Погони за Хань Синем». Пел Сяо Шаньцзы отчетливо и мелодично, к театру относился с увлечением. Я даже хотел привлечь его работать в труппе, но почтенный Чжу Восьмой собирался оставить его главным после своего ухода на покой.
– Братец Сяошань, как ты? Столько лет не виделись! – приветствовал я его малым поклоном.
– Брат Сяошань, как ты? Столько лет не виделись! – Он поднял руки под лязг кандалов и, повторив мои слова, тоже сложил их в малом поклоне.
Надо же, белиберда какая. Целую сценку из «Прекрасного царя обезьян» разыграли мы с ним на двоих в судебном зале.
– Эй, приговоренный к смерти, преклони колени и отвечай на вопросы! – грозно сказал Юань Шикай.
– Я – как бамбук на ветру, скорее сломаюсь, чем согнусь, как яшма в горах, скорее разобьюсь на осколки, чем отдамся вам в руки.
– На колени!
– Режь, убивай – что угодно, а вот чтобы я встал перед тобой на колени – не выйдет!
– А ну поставьте его на колени! – взъярился Юань Шикай.
Набежала свора управских. Волки и тигры выкрутили Сяо Шаньцзы руки, навалились ему на шею и поставили-таки на колени посреди зала. Но стоило им отпустить руки, он, как и я, не стал стоять на коленях, а сел на пол. Я оскалил зубы, он тоже оскалился, я вытаращил глаза, и он тоже. Я сказал: «Какой же ты болван, Сяо Шаньцзы». И он сказал: «Какой же ты болван, Сяо Шаньцзы». Наше с ним передразнивание оказалось таким потешным, что в конце концов гнев Юань Шикая рассеялся. Он мелко захихикал. По-дурацки засмеялся и сидевший рядом с ним Клодт.
– Сколько служу чиновником, сколько странных людей и дел перевидал, а такого смертника еще не видывал, – заявил Юань Шикай с холодной усмешкой. – Уездный начальник, ты человек многоопытный и большого знания, объясни-ка мне в чем тут дело!
– У вашего покорного слуги знания и опыт ограниченны, уповаю на указания вашего превосходительства! – подобострастно воскликнул Цянь Дин.
– Поди разберись вместо меня, кто из двоих сидящих в зале Сунь Бин.
Цянь Дин подошел к нам и стал переводить взгляд с меня на Сяо Шаньцзы. На лице уездного отразилась нерешительность. Я понимал, что этот хитрющий, как обезьяна, начальник с одного взгляда может определить, кто настоящий Сунь Бин. Чего же он тогда изображает сомнение? Неужели вспомнил про любовную связь с дочерью и хочет защитить меня, своего бесславного недотестя? Неужто задумал послать на сандаловую казнь вместо меня нищего?
Уездный долго смотрел на нас, потом повернулся к Юань Шикаю:
– Докладываю вашему превосходительству: глаза у вашего покорного слуги никуда не годятся, никак не могу различить.
– А ты еще раз взгляни, попристальнее.
Уездный подошел, всматривался в лицо то одного, то другого и, наконец, покачал головой.
– Ваше превосходительство, ну не различить никак.
– А ты в рот им загляни!
– И у того, и у другого зубов не хватает.
– Есть разница?
– У одного трех зубов не хватает, у другого двух.
– У Сунь Бина сколько не хватало?
– Ваш покорный слуга точно не помнит…
– Сукин сын Клодт пистолетом три зуба выбил! – оживился Сяо Шаньцзы.
– Нет, Клодт мне два зуба выбил, – громко поправил я.
– Уездный начальник, ты, должно быть, помнишь, сколько зубов выбил Сунь Бину губернатор Клодт?
– Ваше превосходительство, ваш покорный слуга в самом деле точно не помнит…
– Значит, ты не можешь точно сказать, кто настоящий, а кто нет?
– У вашего покорного слуги зрение никудышное, правда, не вижу…
– Раз уж ты, уездный начальник, точно не помнишь, не стоит и разбираться, – махнул рукой Юань Шикай. – Отправьте обоих в тюрьму, а завтра они вместе пойдут на сандаловую казнь. Тебе, уездный, этой ночью караулить их в тюрьме, если с этими двумя преступниками пойдет что-то не так – спрос будет с тебя!
– Ваш покорный слуга непременно приложит все силы… – согнулся в поклоне уездный. С него градом катил пот, от прежде вольного сияющего облика не осталось и следа.
– Раз приключился такой цирк с подменой, значит, определенно не обошлось без управских, – уверенно заключил Юань Шикай. – Взять под стражу начальника тюрьмы, тюремщиков камеры смертников. Всех арестовать! А наутро допросим каждого как следует!
2
Не дожидаясь, пока за ним придут, начальник тюрьмы повесился на балке тюремного храма. Управские стражники перетащили его, как дохлого пса, к двум дорожкам за парадной аркой и положили рядом с Чжу Восьмым и Семерочкой Хоу. Когда солдаты тащили меня в тюрьму, я увидел несколько палачей, которые, выполняя неизвестно чей приказ, отрубали головы убиенным. Сердце невероятно защемило, в душе клокотали угрызения совести. Я подумал, что, наверное, виноват, нужно было послушаться почтенного Чжу Восьмого, бесшумно скрыться, чтобы планам Юань Шикая и Клодта не было дано исполниться. Ради завершения своего подвига, ради сохранения в веках своего имени, ради пресловутых чести,
